Песни Шираза
(Персидская народная поэзия в переводах А.Ревича)
"...За блеск газельных глаз я жизнь отдам и честь"
Шираз - это самое сердце Ирана. Почти тысячу километров надо проехатьна юг от столицы, чтобы попасть в этот уютный город, воспетый в стихах и
легендах. На полпути к нему еще встретится Исфаган с неповторимыми голубыми
и кремовыми куполами мечетей, качающимися минаретами, со множеством
мастерских-магазинов чеканки по металлу.
Час пути по извилистой горной дороге
- и за небольшим перевалом
взору открывается Шираз, который иранцы с древних времен называют городом
роз и соловьев. Роз действительно много, они наполняют ароматом центральную
улицу и окраины, где в цветах утопают гробницы великих средневековых поэтов
Саади и Хафиза. А соловьев в Ширазе уже не услышишь, разве только в
университетском парке или в знаменитой померанцевой роще. Да и о пернатых ли
говорят иранцы? Ведь для них соловьи - это поэты и народные певцы, создатели
поэтического фольклора. Впрочем, неверно было бы думать, что за пределами
Шираза или, скажем, всей провинции Фарс люди живут без песен. На рисовых
полях Гиляна, в горах Хорасана, в степях центральной части страны в любое
время года можно услышать, как пастух или одинокий путник на ослике изливает
в песне тоску, а вокруг него - ни души... Но в Фарсе, откуда пошло название
всей страны - Парс (Персия), народные традиции сильнее, фольклор
разнообразнее и голоса певцов, по-видимому, звонче. Не случайно поэтому
именно здесь песен записано больше, чем в других краях этой большой страны
Народная поэзия Ирана
веками развивалась в тесной взаимосвязи с
классической литературой. Порой не только читатель, но и исследователь не
может точно сказать, какие элементы пришли в письменную поэзию из фольклора
и какие, наоборот, из поэзии попали в фольклор. И в фольклоре и в литературе
мы встречаем имена и образы Фархада, Лейлы, Меджнуна, Юсефа и других;
сюжеты народных четверостиший пришли к Омару Хайяму и, по-новому им
осмысленные, обогатили фольклор.
Персидско-таджикская литература
- это огромное духовное богатство,
которое было по достоинству оценено классиками западноевропейской и русской
литературы. Не случайно дань глубокого уважения ей отдал Гете, который под
влиянием ее написал свой знаменитый "Западно-восточный диван" и заслуги
некоторых иранских поэтов в развитии мировой литературы, может быть и
незаслуженно, ставил выше своих. И А. Пушкину, как известно, были "Гафиза и
Саади... знакомы имена". И не только имена. Пушкин хорошо знал и ценил их
творчество. Духом Востока, образностью персидской литературы проникнуты
многие его произведения.
Классическую поэзию Ирана серьезно изучал Л. Толстой. Особенно
нравились ему рассказы и изречения Саади на моральные темы. Некоторые из них
он использовал при составлении своих "Русских книг для чтения".
Увлечение Хафизом надолго завладело А. Фетом, который оставил
прекрасные переложения его газелей. Наконец, "Персидские мотивы" С. Есенина
по своему духу и лиризму связаны с хафизианой, хотя называет поэт имена
Фирдоуси, Хайяма и Саади.
Высокая художественность персидско-таджикской литературы во многом
объясняется ее богатыми источниками. Среди них можно назвать письменную
древнеперсидскую литературу, так называемую шуубитскую поэзию, созданную
поэтами-иранцами на арабском языке в VIII-IX веках, и, конечно, устное
творчество, широко распространенное среди народов, живших на территории
иранских государств с древних времен.
Знакомство с фольклором Ирана показало
, что самой
распространенной его поэтической формой является добейти (четверостишие)
.
Русский ученый А. А. Ромаскевич, впоследствии профессор Ленинградского
университета, во время своих поездок по южному Ирану сумел записать
четыреста четверостиший, переводы которых вместе с персидским текстом и
транскрипцией были опубликованы. Ученый считал, что происхождение этой
поэтической формы восходит к далекому домусульманскому прошлому. В самом
деле, в "Авесте" - священной книге зороастрийцев {Зороастрийцы, или
огнепоклонники - исповедники зороастризма, древней религии Ирана до VII в.
Основателем ее был Зороастр (Заратуштра).} - часть стихов состояла (по
Ромаскевичу) из ряда четырехстрочных строф, причем каждая строка (стих)
содержала в себе одиннадцать слогов
. Такова же поэтика и народных
четверостиший.
Добейти можно отнести к лирическому роду поэзии
. Четверостишия эти не
только излагают факт или событие, но выражают и отношение к нему, дают
оценку. Исполнители их, чаще всего безвестные певцы, пели о любви, о красоте
возлюбленной, о радости свидания с ней, о страданиях от неразделенной любви,
о неисполнившихся желаниях, о верности и, наоборот, о неверности любимой.
Главные герои любовных песен - молодые люди, юноши и девушки. Их мысли,
чувства и переживания - вот основное содержание песен-четверостиший. Вместе
с тем народные четверостишия в полной мере насыщены бытовым материалом, в
них отчетливо слышны разнообразные жизненные обстоятельства, грустные
мотивы, обусловившие их возникновение.
Добейти не декламируются, а поются.
При пении же исполнитель имеет большую
возможность свободно обращаться с поэтическим размером. В одиннадцатисложном
добейти третья строка, как правило, содержит не одиннадцать, а тринадцать
слогов. А иногда, хотя и редко, встречаются более длинные стихи или совсем
короткие, в семь слогов. То, что народные четверостишия не укладываются в
рамки аруза, по-видимому, и является одной из причин, по которой иранцы
никогда не называют их "робаи" {Робаи - в арабоязычной, персоязычной и
тюркоязычной поэзии четверостишие, как правило, философского содержания,
написанное по законам аруза. Распространенная форма стихотворения, имеющего
своего автора.}, хотя они с робаи имеют много других общих признаков. Прежде
всего, четверостишия, как и робаи, вполне самостоятельные произведения,
содержащие законченную мысль. Даже в тех случаях, когда иранские
фольклористы пытаются из отдельных четверостишии составить своего рода песню
на определенную тему и озаглавливают их "Одиночество", "Верность",
"Разлука", "Чужбина", каждое четверостишие такой песни продолжает жить своей
жизнью, остается самостоятельным и независимым от соседних.
Слагатели песен персонифицируют явления природы
, растения, животных,
обращаются с ними как с разумными существами. Сам певец или его лирический
герой уподобляет себя или ту, к которой он обращается, предметам живой или
даже неживой природы: "я - рыба", "я - белая птица", "я - фисташковое
дерево", "мы - зерна в одном гранате", "мы два сросшихся кипариса", "ты -
маленькая голубка, а я сокол", "если ты - жемчуг, то я - янтарь", "если ты -
серебро, то я - золото". В персидской народной поэзии эти олицетворения и
уподобления обретают неповторимую красоту и образность.
Весь комплекс взаимоотношений человека и природы
был глубоко и на
высоком поэтическом уровне разработан Омаром Хайямом и нашел блестящее
художественное воплощение в его робаятах.
Читатель может познакомиться со всем многообразием иранской народной поэзии. В этом ему
помогут выразительные переводы Александра Ревича, убедительно передающие
глубину и особенности фольклора, его образность, лирическую тональность,
простоту и в то же время богатство персидского языка, каким пользуются
иранцы за пределами письменной литературы.
А. Шойтов
ЧЕТВЕРОСТИШИЯ - ДОБЕЙТИ
О девушка! Тебя могу сравнить с луной,
Как буковка "алеф", изящен стан прямой,
Могу тебя назвать шахиней всех красавиц
За родинку твою над нежною губой.
Веришь не веришь, ты сердце мое унесла,
Всем ты взяла, я влюблен в эти очи хмельные …
Черноглазка, бросаешь мне взгляды не ты ли?
Унесла мое сердце и рада не ты ли?
Боже, что же мне делать с душой одержимой моей?
Позабыла покой, рвется вслед за любимой моей,
Не нужны ей другие цветы, аромат их волшебный,
Только к розе стремится, ни с чем не сравнимой, моей.
Тебе я розу подарил, ты аромат вдохни,
Спрячь эту розу на груди, под шалью сохрани,
Пойдешь тропинкою степной, не будешь одинока,
Беседуй с розой, только шаль немного распахни.
Уста я твои узнаю и за тыщу шагов,
Уста твои манят меня, словно сладость плодов,
Уста твои - это Кааба, а сам я паломник
И за ночь сто раз приложиться к святыне готов.
...Луна ты иль звезда, увы, не знаю сам,
Но с помощью Творца моей ты скоро станешь,
Хоть на небо взойди, тебя найду и там.
Благословен восход и пробужденья миг
В объятиях твоих, о, как тот миг велик!
На ложе сяду я, покров твой поцелую
И лепестками роз осыплю нежный лик.
Взгляни, подруга, полночь настает,
На ветке соловей хмельной поет,
Он тайну сердца поверяет розе,
Никто их и водой не разольет.
Заброшу я аркан, пройду к тебе, как джинн,
За полог пронырну, залезу в паланкин,
Пускай хоть сотня львов тебя оберегает,
Но я твой поцелуй сорву хотя б один.
Сидеть бы мне с тобой бок о бок за столом
И волосы твои чесать бы гребешком,
Я волей неба стал богаче Сулеймана
В тот день, когда привел тебя в мой отчий дом.
Жизнь отдам за пунцовые губы твои,
Нет на свете безумнее нашей любви,
От любви захмелел я, лишился рассудка,
А погибну - виновной себя назови.
Подружке нужен муж-богач, она глядит вполглаза,
Ее ушам недостает сережек из алмаза,
Меня не станет обнимать, ей ни к чему бедняк,
Ей снится сказочный жених из города Шираза.
Я встретил черноокую у ивы,
Лишь гурии и пери так красивы,
Глаза - как две звезды, а лик таков,
Что вмиг померкнет месяц горделивый.
Приветствую тебя, о зернышко граната,
Жизнь за тебя отдам, ты мне дороже брата,
Из сотни одного я выбрала тебя,
Не предавай меня, храни мне верность свято.
О черноокая моя, ты кормишь малыша,
На миг от люльки оторвись, ах, как ты хороша!
Коль хочешь ты, чтоб твой малыш до лет преклонных дожил,
Пусти меня в свою постель хоть раз, моя душа!
Гляжу на шелк твоей чадры - спирает дух в груди,
Гляжу на красоту шальвар - постой, не уходи!
Какой-то пришлый богатей увел мою подругу,
Неужто ты еще живой, мой бедный друг Мехди?
Чадру моей милой Нисы, нечестивец, порвал он,
Обидою сердце мое поразил наповал он.
Топор мне скорее! Я всю их семью изрублю!
Чадру моей милой порвав, смерть свою отыскал он.
Подруга нежная, сродни луне, пришла,
В шелках и бархате она ко мне пришла,
Я так хотел хотя б во сне ее увидеть,
Она же наяву, а не во сне пришла.
Душа моя, приди, с тобой навек я слит,
Приди скорей в мой дом, он без тебя скорбит,
Приди скорей в мой дом, приди в мои объятья,
Ну что стыдишься ты? Теперь какой уж стыд?
Ты там, я здесь, и на душе смятенье и тревога,
Терпенья много у тебя, а у меня немного.
Я за терпение твое и жизнь отдать могу,
Мне впору голубем летать у твоего порога.
Давай помиримся, забудем обо всем,
Давай, как брат с сестрой, усядемся вдвоем,
Ведь жизнь так коротка и так судьба превратна,
Еще - не дай господь! - в разлуке мы умрем.
Так лоб трещит, что меркнет свет, кому же я поплачусь?
Покроет щеки желтый цвет, кому же я поплачусь?
О, если б мог я положить лоб на колени милой!
Но лоб трещит, а милой нет, кому же я поплачусь?
Проснись до зари, благовоньями кудри омой,
А черные очи подмажь синеватой сурьмой,
И если желаешь приятное сделать Аллаху,
Меня не забудь, в лучшем виде явись предо мной.
Ты стройна, моя нежная, свет моих глаз,
Ты мой сахар египетский, чистый алмаз,
Посиди, посиди со мной рядом, подруга,
Ты украла мой сон, мне б уснуть хоть на час.
Заверну в твой переулок, постучусь в твой дом,
Кликну: "Выгляни скорее, жду я за углом".
Если скажут мне соседи: "Спит твоя подруга", -
Над тобой кружиться стану белым голубком.
Мой двоюродный брат, мой укропный цветок,
Что же вечером ты не придешь на порог?
Если я тебе молвлю недоброе слово,
Можешь в грудь, не колеблясь, всадить мне клинок.
Ты как цветок, когда из цветника идешь,
Как сахар ты, когда от тростника идешь,
Но для меня ты всех прекрасней и тогда,
Когда с базара ты, слегка устав, идешь.
Сердцу в чужие силки не попасть,
В нем лишь к тебе негасимая страсть,
Ты же затем мое сердце терзаешь,
Чтобы его не хотели украсть.
Во-первых, я люблю кушак твой и халат,
А во-вторых, тебя - от головы до пят.
А в-третьих, я люблю сидеть с тобою рядом,
А прежнюю любовь давай отправим в ад.
Подруга прежняя моя, где ты теперь?
Душе добавила ты горечи потерь.
О, если бы я знал, что будешь ты моею,
Дворец из золота построил бы, поверь.
Изведал я немало бед из-за тебя,
Душа моя отвергла свет из-за тебя,
Ты так позорила меня и унижала,
Весь мой позор, - тут спору нет, - из-за тебя.
К тебе я, стройная моя, примчался,
На щечке родинку любя, примчался,
Слыхал, что хочешь родинку продать,
Ведь можно опоздать, и я примчался.
Любимая, во мне обида и укор,
Я прикипел к тебе душою с давних пор,
Пусть посулит судьба мне лучших сто красавиц,
Все будет влечь меня твой чародейный взор.
Любимая забилась в уголок,
Как исцелить меня, ей невдомек.
Лекарствами больных врачует лекарь,
Свидание идет влюбленным впрок.
На плоскую крышу подруга идет моя,
Меня вдалеке любовь узнает моя,
Я вижу ее, я чувствую, боже правый,
Беседу с ее душою ведет моя.
Ты - как цветок, дай запах твой вдохнуть,
Дай мне вдохнуть, приди ко мне на грудь,
У сердца есть всего одно желанье:
Прошу тебя, моей женою будь.
Ни пред кем не открою души в чужедальном краю:
Ну кого я там встречу, кто понял бы душу мою?
Друг один у меня сокровенный - замочек на сердце,
Ключ давно я запрятал, его никому не даю.
Прекрасна ты, мой свет, как серна на скале,
О, станом тонкая, ты куришь наргиле.
Бессонные глаза совсем ты сна лишила,
Так обними ж меня, раз держишь в кабале.
На проклятую жизнь я махнул бы рукой,
Но нельзя, дорогая, расстаться с тобой,
Мое сердце с любимой, как быть мне - не знаю,
Как же в путь мне пойти без моей дорогой.
От женщины всегда измены ждем,
Коварства тьма в созданье неземном,
Она нам спутница на полдороги,
А так всю жизнь идет своим путем.
Дорогая моя, дорогая, совсем я зачах,
Погляди мне в глаза, ведь они утопают в слезах,
Если ты, дорогая моя, не придешь к изголовью,
Мне с постели злосчастной не встать, в том свидетель Аллах.
- О высокая, о сладкоустая, ты из Кермана,
Что возьмешь ты за два поцелуя, скажи без обмана?
- Стоит мой поцелуй, сколько весь Самарканд с Бухарой,
Вот цена поцелуя, а ты что решил: полтумана?
Хусейн сказал: букетом роз был я,
Привязан к дорогой всерьез был я,
О клятвы женщин! Так и не пришла,
Когда больной, один, как пес, был я.
Дева, ты в белой чадре кандагарской мила,
Веришь не веришь, ты сердце мое унесла,
Всем ты взяла, я влюблен в эти очи хмельные,
В эту хрустальную шею и мрамор чела.
Я хочу вкруг тебя совершать, как планета, свой путь,
Быть сурьмой вкруг прекрасных очей, подведенных чуть-чуть,
Пусть моя голова меж грудей твоих пуговкой ляжет,
Я хочу обвивать, словно уж, твою нежную грудь.
Сам на себя взгляни, мой милый голубок,
На голову себе горстями сыпь песок,
Уж если за меня калым платить не можешь,
Мужскую шапку скинь и нацепи платок.
Мне от милой привет, две гвоздики прислала она,
Чтобы сердцу покой подарить и терпенье сполна.
Аи, моя ненаглядная! Сделала доброе дело!
Мало ей, что стройна, высока, так еще и умна!
Розу возьми у любимой и запах вдохни,
В кудри свои эту розу скорее воткни,
Если в кудрях твоих роза не будет держаться,
Между бровей положи и шнурком затяни.
У каждой скважины в зурне - свой звук, собратья,
Свое лекарство есть на всяк недуг, собратья,
Моя любимая убить готова друга,
Но с божьей помощью спасется друг, собратья.
Быть жертвой мне твоих сурьмой черненных глаз,
Ты не сдержала клятв, в былом связавших нас.
Как смотришь ты в глаза? Неужто же не стыдно?
Быть может, ты в стране неверных родилась?
Ай, черноглазая, мне строишь глазки ты?
Похитив разум мой, болтаешь сказки ты.
Похитив разум мой, ты ловко улизнула,
Зачем же предаешь любовь огласке ты?
Красавица моя, хочу тебе сказать,
Что сердце ты к себе сумела привязать.
Пусть будет у меня сто писаных красавиц,
К твоим хмельным глазам я устремлюсь опять.
Высокая, стройная, дух твой, толкуют, не слаб,
На вертел меня насадила ты, словно кебаб,
На вертел меня насадила, смотри не обугли,
Надежду на милость Аллаха питает твой раб.
Девчонка, Аллаха дразнить не годится,
Зачем ты свои распустила косицы?
Еще не сменила молочных зубов,
А вольную птицу загнала в темницу.
Ай, что за лик и стан! Что за волшебный вид!
Ты - смерть влюбленному, ты потеряла стыд!
Зачем ты сердце мне арканом захлестнула?
Видать, и Страшный суд тебя не устрашит.
Любимая моя ворчит сегодня,
Уж очень взгляд ее сердит сегодня.
Тот, кто ее со мною примирит,
Святое дело совершит сегодня.
Я принял розу из любимых рук,
Понюхав розу, обезумел вдруг,
Целую розу, к векам прижимаю,
Ведь принял дар я из любимых рук.
Скажу без колебаний, мусульмане,
О милой, об одном ее изъяне,
В ней нет изъянов, только неверна,
Об этом я скажу без колебаний.
Надежда на женские клятвы - беда,
Для ног не послужит опорой вода.
Молочные струи веревкой не свяжешь,
Из труса не выйдет герой никогда.
Пусть пред нами красавица, дочь богдыхана,
Ослепительна, сладостна, благоуханна,
Все равно нет доверия женским словам,
Ибо женщина - это орудье шайтана.
Ты станешь пшеницей, я стану жнецом,
Ты станешь газелью, я стану ловцом,
А если ты сядешь голубкой на крышу,
Крылом твоим стану, веселым гонцом.
Кто пережил любовь, тот смерти не боится,
Колодок и тюрьмы, поверьте, не боится,
Он как голодный волк, - ну что ему чабан?
Пускай овчарки злы, как черти, - не боится.
Чтоб лицо разукрасить, возьму-ка белил и румян,
Стариков разожжет и юнцов опьянит мой дурман,
Свои кудри в колечки завью, распущу свои косы,
Воздыхателей всех пусть изловят они, как аркан.
Братом твоим я тебя заклинаю, мой свет,
Очи хмельные свои не сурьми мне во вред,
Очи не надо сурьмить, без сурьмы ты сражаешь,
Словно кебаб, я тобою на вертел надет.
Белая птица, со мной ты жестка и горда,
Вдаль от меня улетела, не знаю куда,
Вдаль от меня улетела, на миг не подумав,
Что над возлюбленным другом нависнет беда.
Ты на крыше, рассыпаны розы у ног,
Я рассыпал бы золото, если бы мог,
Что там золото! Что серебро! - жалкий мусор!
Жизнь и душу тебе я принес, видит бог.
Пери, пери, ну что ж тебе жизнь не мила?
- В самый горестный день меня мать родила,
Молоком злополучья кормила, растила,
А взрастила - злодею навек отдала.
За селеньем Чардех солончак примыкает к пескам,
У возлюбленной перси подобны айвовым плодам,
Ты тринадцати лет, дорогая, со мной обручилась,
А в четырнадцать лет дай устами припасть мне к устам.
Тот прекрасен, в чьем сердце любовь глубока,
Он подобен Фархаду, в чьих дланях кирка,
Если будет, как лев, он могуч и отважен,
Он с Ширин своей встретится наверняка.
Между мной и тобою - сплошная стена,
Между мной и тобою - завистников тьма,
Сам приду я к тебе в поздний час или ранний,
Мне не нужен посыльный, нужна ты сама.
Как мулла, прочитал весь Коран ты, мой друг,
Можешь вылечить сердце от ран ты, мой друг,
Все мужские дела ты, как шейх, разбираешь,
А в моих настоящий чурбан ты, мой друг.
Ты, как ствол кипарисовый, станом пряма,
Твои очи орлиные сводят с ума,
Эти нежные губы и белые зубы -
Как ширазская лавка, где сладостей тьма.
Подружка, ты, словно кувшин, тонкогорла,
Ты в сердце вошла - и дыхание сперло,
Ты в сердце владычицей полной вошла,
Там корни пустила и ветви простерла.
Душа моя, сколько бы ты ни кричала,
Твое все равно разорву покрывало,
Затем чтоб короткий подол удлинить,
Чтоб ножка твоя никого не прельщала.
Я в квартал Баберша забреду, мой цветок,
С глаз твоих я чадру отведу, мой цветок,
Нет, пожалуй, не стану к чадре прикасаться,
Я по запаху сразу найду мой цветок.
— Мой выбор определил случай. Я поступала в Институт стран Азии и Африки на индийское отделение, но тогда, в далеком 1971 году, окон-чательное распределение языков от абитуриентов не зависело. В итоге я оказалась на персидском и очень горевала. Однако, как писал поэт Низами, то, что на вкус подобно уксусу, может оказаться сахаром. Так оно и вышло. Нашлись интересные книги и встретились хорошие учи-теля. Когда я, отличница и умница, поступила в аспирантуру Института востоковедения РАН, мой научный руководитель профессор Магомед-Нури Османович Османов начал знакомство с того, что сурово сказал: «Вы не знаете персидского языка!» Его уроки «пристального чтения» стихов я с благодарностью вспоминаю всю жизнь.
— Какое место занимает персидская поэзия в современном мире?
— Примерно такое же, как любая другая почтенная поэтическая тради-ция. Поскольку начиная с XIX века персидских классиков активно пере-водили на западные языки, в каждом поколении для них находятся читатели и почитатели. Что до академических исследований, то здесь ведется довольно активная работа, как в Иране, так и за его пределами. Множество сохранившихся текстов до сих пор не опубликованы и не введены в научный обиход, поэтому особенное значение сейчас, в эпоху цифровых технологий, приобретает современное описание рукописных фондов библиотек.
— Если бы вам нужно было очень быстро влюбить незнакомого человека в персидскую поэзию, как бы вы это сделали?
— Я бы не стала этого делать ни за что. Принуждение к любви обречено по определению. А вот тем, кто уже полюбил персидскую поэзию в рус-ских переводах, я бы предложила «читать вокруг», расширять свои представления об истории и культуре Ирана, а также не забывать, что всякий перевод — это плод соавторства, и обращать внимание на имена переводчиков. А тем, кто молод, любопытен и не ленив, совет один: чтобы полюбить персидскую поэзию, надо учить персидский язык. Приведу в пример переводчика Осипа Румера. Он прочел Омара Хайама в английском переводе Фицджеральда, опубликовал в 1922 году русскую поэтическую версию и понял, что влюбился по уши. Тогда он потру-дился выучить персидский, и в 1938 году вышел уже его знаменитый перевод трехсот рубаи с оригинала на русский язык.
— Что самое интересное — или важное, страшное, смешное — вы узнали, работая с персидской поэзией?
— Самое интересное — и важное, и страшное, и смешное — оказалось связано для меня с процессом перевода. Персидская классика рассчита-на на искушенного читателя. Даже у самих носителей традиции порой возникали герменевтические трудности; так, поэт Джами собирался, повстречав Низами в раю, наконец выспросить у него про смысл тысячи смутных мест. Так что самое интересное и важное — разгадывать смысл очередной непонятной строки, самое страшное — когда все ресурсы исчерпаны, а смысл не выстраивается, а самое смешное — если вдруг повезет и поймешь, как все просто на самом деле.
— Если бы у вас была возможность заняться сейчас совсем другой темой, что бы вы выбрали и почему?
— В индоевропеистике уже давно ведутся исследования по реконструк-ции «индоевропейского поэтического языка». Я бы выучила древнегре-ческий, санскрит, древнеирландский, доучила авестийский и искала бы в памятниках древней поэзии архетипы знакомых мне по персидскому материалу формульных сочетаний.
Хафиз Ширази (1326 — 1389)
Хаджа Шамс ад-Дин Мухаммад Хафиз Ширази (1326 -1389/90 гг.)
Персидский поэт.
Происхождение: из незнатной и небогатой семьи.
Хафиз получил полное богословское образование и
прославился как хафиз (человек, знающий Коран наизусть).
Придворная поэтическая деятельность не обогатила персидского поэта Хафиза, и во
многих стихах он говорит о себе, как о человеке необеспеченном.
Сам поэт стал популярным после своей смерти.
После смерти все произведения Хафиза, распространялись в огромном количестве в Иране и за его пределами.
В возрасте 21 год стал учеником Аттара в Ширазе. Он уже тогда писал стихи, был известным поэтом и чтецом Корана при дворе Абу-Исхака, вошёл в суфийский орден - Тарика.
В 1333 Мубариз Музаффар занял Шираз, и Хафиз начал слагать песни протеста вместо
романтических стихов, за что был изгнан из родного города.
Когда ему было 52 года, шах предложил ему вернуться в Шираз.
Распростаняли миф, что он в возрасте 60 лет вместе с друзьями организовал сорокадневное
медитативное бдение, и его дух встретился снова с Аттаром.
Он написал много знаменитых лирических газелей - о любви, вине, красоте природы и розах.
Умер в возрасте 64 лет (1390 год), похоронен в саду Мусалла в Ширазе.
Мавзолей Хафиза является одной из основных достопримечательностей Шираза, туда приходят многочисленные паломники.
Сам мавзолей находится в парке, где постоянно под музыку декламируются стихи Хафиза. Также, распространены гадания на «Диване» Хафиза.
После его смерти появляется «Диван» - сборник из 600 его стихов.
Вот некоторые переведённые стихи из Дивана:
Не причиняй лишь зла другим, а в остальном…
Живи, как знаешь, и судьба тебе поможет.
Иного нет греха. Добром же ты умножишь
Себя, как в зеркале, светящимся добром…
*********
Людей пора переродить и вырастить свой сад,
И мир свой заново создать — иначе это ад…
* * *******
Среди всего, что сотворил из ничего Творец миров
Мгновенье есть! В чем суть его? Осталось тайною оков.. .
**********
Жизнь не так коротка, как я думал в печали…
Окончания ищешь — находишь начало.
************
Тому, кто воистину любит,
Бессмертие смертность погубит…
************
Искать спокойствия в любви — вот заблуждения твои.
**********
Лепестки уснувших роз гиацинтами закрой,
То есть, лик-то поверни, мир смахни своей рукой!
И росинки пота сбрось на цветник, как с чаши глаз,
Опьяни живой водой Мир, таящийся от нас.
И хоть как-нибудь нарциссы сонных глаз приотвори,
А ревнивые ресницы дивных цветиков сомкни!
Если ты не убивать глаз влюбленных не умеешь,
Пей с другими, ну а нас — упрекни, не пожалеешь?
Словно пена от вина на очах твоих завеса,
Жизнь слепая, по законам — хуже кислого замеса.
Коли дни — роз лепестки — осыпаются, мы пьем
Роз вино в кругу суфийском, в розе жизни, где живем!
Здесь фиалок аромат, кудри милой разлетелись,
И тюльпановый букет. Пей, чтоб души отогрелись!
Здесь Хафиз о встрече молит: — Боже мой, не оттолкни
Ты молитву душ страдальцев, да в уста свои впусти. ***
*********
Тело вышло из праха земного…
Дух — с эфира, с небесного вздоха.
Что ж боишься ты смерти, мой кроха?
Прах — ко праху, а дух — в мир иного!
*********
Эхо
Мы боимся не смерти, Отец,
А того, что обитель сердец
Примет дух наш не столь совершенным,
Чтобы стал он, извечно-блаженным.. .
********
Просило сердце у меня
то, чем само владело:
В волшебной чаше увидать оно весь мир хотело…
Жемчужина, творенья перл – всевидящее Сердце
О подаянии слепца просило – и прозрело!
Свои сомненья в харабат
принес я старцу магов:
Мужей, желающих прозреть, там множество сидело.
Седой мудрец, навеселе, глаза уставил в чашу:
В ней все, что было на земле, пестрело и кипело.
Спросил:
«Давно ли от вина ты глаз не отрываешь?»
«С тех пор, как этот небосвод воздвигнут был умело!»
Прозренье сердца — свыше нам ниспосланное чудо.
Все ухищрения ума пред ним – пустое дело.
Тот, кто изрек «Бог – это я!» — по мнению мудрейших,
Казнен за то, что приоткрыл завесу слишком смело.
А у того, кто в сердце скрыл открывшееся свыше,
О миге Истины в душе воспоминанье цело.
И если будет небесам ему помочь угодно,
Свершит он чудо, как Иса, вдохнувший душу в тело.
Всегда и всюду Бог с тобой, а малодушный суфий
Не знал о том и призывал Аллаха то и дело.
Спросил Хафиз:
«А почему любовь тяжка, как цепи?» —
«Чтоб сердце, разума лишась, от сладкой боли пело!»
Текст работы размещён без изображений и формул.
Полная версия работы доступна во вкладке "Файлы работы" в формате PDF
«Персидские мотивы», навеянные знакомством со средневековой персидской поэзией, воспоминаниями о Средней Азии и Кавказе, были написаны Есениным в последний год жизни, с осени 1924 года по август 1925 года.
В «Персидских мотивах» звучат те же, главные для поэта темы: любовь ко всему прекрасному в жизни, к родному краю. Поэт считал эти стихи лучшим из всего, что было им написано.
Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел Хайям,
Тихо розы бегут по полям.
Омар Хайямбылкрупным ученым, астрономом, математиком, но мировую известность завоевал стихотворными миниатюрами.
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало:
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Любимые цвета Есенина - золотой и голубой, в них много личного для голубоглазого, золотоволосого поэта: сама Россия, с её пронзительно-голубым осенним небом и тяжелыми колосьями созревшего хлеба. Удивительно, но созданная воображением поэта Персия напоминает своими нежным шафранным цветом Родину.
Сергей Есенин:
Воздух прозрачный и синий,
Выйду в цветочные чащи.
Путник, в лазурь уходящий,
Ты не дойдешь до пустыни.
Воздух прозрачный и синий.
Шепот ли, шорох иль шелест
Нежность, как песни Саади.
Вмиг отразится во взгляде
Месяца желтая прелесть,
Нежная, как песни Саади.
Саади считал, что человеку нужно прожить две жизни: в одной искать, порой заблуждаться, снова искать, в другой проверять накопленный опыт. В его книгах смешана «сладость с горечью», вымысел с фактом. Поэт первым назвал термин «гуманизм».
Все племя адамово - тело одно,
Из праха единого сотворено,
Над горем людским ты не плакал вовек, -
Так скажут ли люди, что ты человек.
Прекрасно все в любви - несет ли нам
Страдания она или бальзам.
Влюбленный власть и царство ненавидит.
Он в бедности свою опору видит.
Он пьет страданий чистое вино,
Молчит, хоть горьким кажется оно.
В «Персидских мотивах» мы не найдём грубого натурализма в раскрытии темы любви. Персианка - воплощение нежности и чистоты. Стихи поэта говорят только о желании понять любимую, просто увидеть её.
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог.
У меня в руках довольны силы,
В волосах есть золото и медь.
У меня в руках довольно силы,
Но дверей не смог я отпереть.
Ключевое слово - «роза» - напоминание об ещё одном великом восточном поэте - Рудаки.Его называли «Адамом поэтов Персии». Он писал философские и любовные стихи, в них - открытие природы и человека.
К добру и миру тянется мудрец. Ты одинок средь сотни тысяч лиц.
К войне и распрям тянется глупец. Ты одинок без сотни тысяч лиц.
Пришла… «Кто? » - «Милая» - «Когда? » - «Предутренней зарей».
Спасаясь от врага… «Кто враг?» - «Ее отец родной»-
И дважды я поцеловал… «Кого?» - «Уста ее».
«Уста?»- «Нет»- «Что ж?». «Рубин» - «Какой?» - Багрово - огневой».
Один из главных мотивов цикла Сергея Есенина - тоска по родной земле. Любовь к России сильнее любви к стране-грёзе Персии.
Хороша ты, Персия, я знаю,
Розы, как светильники, горят.
И опять мне о далеком крае,
Свежестью упругой говорят.
Хороша ты, Персия, я знаю.
Персия! Тебя ль покидаю?
Навсегда ль с тобою расстаюсь
Из любви к родимому мне краю
Мне пора обратно ехать в Русь.
Рудаки
Мудрец, философ, искусный поэт, чье творчество стояло у истоков великой персидской поэзии. Большую часть жизни он был придворным поэтом в Бухаре при дворе Саманидов. Однако под конец жизни удача отвернулась от него, поэт был отлучен от двора, вернулся в родное селение, где доживал свой век бедным слепым старцем и непризнанным поэтом.
Усыпальница Рудаки в Пенджикенте / источник фото: wikipedia.org
Талант Рудаки оценили лишь годы спустя. Его стихи остались в сознании целого народа, и на протяжении многих столетий они оживают в сборниках других персидских поэтов, писавших на них ответы и подражания, а его мудрые афоризмы и по сей день украшают персидскую речь.
Зачем на друга обижаться? Пройдет обида вскоре.
Жизнь такова: сегодня — радость, а завтра — боль и горе.
Обида друга — не обида, не стыд, не оскорбленье;
Когда тебя он приласкает, забудешь ты о ссоре.
Ужель одно плохое дело сильнее ста хороших?
Ужель из-за колючек розе прожить всю жизнь в позоре?
Ужель искать любимых новых должны мы ежедневно?
Друг сердится? Проси прощенья, нет смысла в этом споре!
Мне жизнь дала совет на мой вопрос в ответ, —
Подумав, ты поймешь, что вся-то жизнь — совет:
«Чужому счастью ты завидовать не смей,
Не сам ли для других ты зависти предмет?»
Еще сказала жизнь: «Ты сдерживай свой гнев.
Кто развязал язык, тот связан цепью бед».
О, горе мне! судьбины я не знавал страшней:
Быть мужем злой супруги, меняющей мужей.
Ей не внушу я страха, приди я к ней со львом;
А я боюсь и мухи, что села рядом с ней.
Хотя она со мною сварлива и груба,
Надеюсь, не умру я, спасу остаток дней.
Мы знаем: только бог не схож ни с кем из смертных,
Ни с кем не сходна ты, а краше божества!
Кто скажет: «День встает!» — на солнце нам укажет,
Но только на тебя укажет он сперва.
Ты — все, что человек в былые дни прославил,
И ты — грядущего хвалебные слова!
Фирдоуси
Фирдоуси — поэт, философ, создатель величайшего произведения в истории персидской литературы, «Шахнаме», которое охватывало историю правления всех иранских династий и повлияло на мировоззрение целого народа.
Похороны Фирдоуси. Картина Газанфара Халыкова (1934) / источник фото: wikipedia.org
После двух веков арабского господства, в Саманидском Иране случился культурный всплеск и рост национального самосознания, в результате чего иранцы проявили необычайный интерес к историческому прошлому своего народа и стремились воссоздать его в литературных произведениях.
По легенде, Фирдоуси было обещано по одному золотому динару за каждый написанный бейт, что представляло собой очень большую сумму. Но правитель якобы не одобрил труд поэта и заплатил ему серебром. Фирдоуси счел это оскорблением своего таланта, отдалился от двора и до конца жизни жил в нищете. Согласно той же легенде, шах Махмуд Газневи, случайно услышав стих из «Шахнаме», посвященный себе, поспешил скорее узнать имя автора, чтобы щедро наградить его. Он распорядился послать Фирдоуси богатый дар, однако тот накануне скончался. В то самое время, когда в одни городские ворота входили верблюды с дарами шаха, через другие выносили тело поэта.
Иной умел строку огранивать красиво,
Остротами другой блистал красноречиво,
И хоть на этот блеск пошло немало сил —
Того, что сделал я, никто не совершил.
Я целых тридцать лет работал неустанно
И в песне воссоздал величие Ирана.
Все в мире покроется пылью забвенья,
Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:
Лишь дело героя да речь мудреца
Проходят столетья, не зная конца.
Низами
Один из величайших поэтов средневековой литературы Востока, крупнейший поэт-романтик в персидской эпической литературе, который привнес в эпос разговорную речь и реалистический стиль. Низами благодаря своему таланту удалось объединить в поэзии два принципиально разных мировоззрения — доисламский и исламский Иран.
Лейли и Меджнун. Миниатюра XVI века из рукописи «Хамсе» / источник фото: wikipedia.org
Главным его литературным прорывом стала «Пятерица» («Хамсе») — сборник пяти любовно-эпических поэм, которые в совокупности рисуют идеальную картину мира с идеальным правителем во главе. В дальнейшем «Пятерица» Низами положила начало написанию ответов и подражаний, такая традиция стала одной из главных отличительных черт персидской поэзии Средневековья.
Бывает, что любовь пройдёт сама,
Ни сердца не затронув, ни ума.
То не любовь, а юности забава.
Нет у любви бесследно сгинуть права.
Она приходит, чтобы жить навек,
Пока не сгинет в землю человек.
Омар Хайям
Нет ни одного персидского поэта, чья известность могла бы затмить славу Омара Хайяма.
Западный мир открыл для себя его творчество после выхода «Руба’йата» в переводе Э. Фитцджеральда, однако в Иране Хайям известен скорее как выдающийся ученый, философ, математик, астроном и лекарь. Стихи Хайяма оказались слишком опасны и вольнодумны для исламского мировоззрения, поэтому он писал для близкого круга друзей и учеников и не стремился к всеобщему признанию в качестве поэта.
Памятник Хайяму в Бухаресте / источник фото: wikipedia.org
Тем не менее, он внес огромный вклад в персидскую поэзию, выражая философско-назидательные идеи в форме четверостиший — «руба’и» (от арабского «раба’» — четыре), в которой две первые строки образуют тезис, третья строка без рифмы — антитезис, а последняя строка — наставление и главную мысль.
Не зли других и сам не злись,
Мы гости в этом бренном мире.
И если что не так — смирись!
Будь поумней и улыбнись.
Холодной думай головой.
Ведь в мире все закономерно:
Зло, излучённое тобой,
К тебе вернется непременно.
Кто битым жизнью был, тот большего добьётся,
Пуд соли съевший выше ценит мёд.
Кто слёзы лил, тот искренней смеётся,
Кто умирал, тот знает, что живёт.
Я пришел к мудрецу и спросил у него:
«Что такое любовь?» Он сказал: «Ничего»
Но, я знаю, написано множество книг:
Вечность пишут одни, а другие — что миг
То опалит огнем, то расплавит как снег,
Что такое любовь? «Это все человек!»
И тогда я взглянул ему прямо в лицо,
Как тебя мне понять? «Ничего или все?»
Он сказал улыбнувшись: «Ты сам дал ответ!:
Ничего или все! — середины здесь нет!»
Хоть и не ново, я напомню снова:
Перед лицом и друга и врага
Ты — господин несказанного слова,
А сказанного слова — ты слуга.
Саади
Будущий поэт рано осиротел и, не закончив образования, первую половину жизни провел в странствиях по Ближнему Востоку в поисках ответов на свои вопросы. Саади около 25 лет провел вдали от родных мест, встречался с совершенно разными людьми, которые формировали его мировоззрение. Жизнь его была полна приключений.
Лист рукописи со строчками стихотворения из «Бустана» / источник фото: wikipedia.org
Вернувшись в Шираз, Саади создал два величайших наставительных произведения «Бустан» и «Гулистан», в которых выразил свой взгляд на этику и мораль, основываясь на собственном опыте и наблюдениях во время путешествий. Саади в своих произведениях рассуждает о дружбе и вражде, рассматривает поступки человека в тех или иных жизненных обстоятельствах и, избегая категоричности, предлагает два варианта разрешения одной и той же ситуации, оставляя за читателем право выбора.
Речь — высший дар; и, мудрость возлюбя,
Ты глупым словом не убей себя.
Немногословный избежит позора;
Крупица амбры лучше кучи сора.
Невежд болтливых, о мудрец, беги,
Для избранного мысли сбереги.
Сто стрел пустил плохой стрелок, все мимо;
Пусти одну, но в цель неуклонимо.
Не знает тот, кто клевету плетет,
Что клевета потом его убьет.
Ты не злословь, злословия не слушай!
Ведь говорят, что и у стен есть уши.
Хафиз
Великий персидский поэт, создавший образ нового героя, вольнодумца с сильным личным началом, способного, несмотря на все перипетии судьбы, сохранять свое человеческое достоинство и стремление к счастью. Персидская поэзия в творчестве Хафиза достигла апогея сложности языка и метафоричности образов.
Мавзолей Хафиза в Ширазе давно превратился в место паломничества / источник фото: melli.org
Шамседдин Мохаммед (настоящее имя поэта) жил в Ширазе. С юности он тянулся к знаниям и какое-то время зарабатывал на жизнь чтением наизусть сутр Корана — такой профессиональный чтец назывался «хафизом» (перс. «тот, кто читает наизусть»). Когда он при жизни обрел славу величайшего мастера газели, прозвище Хафиз стало не только литературным псевдонимом, но и именем нарицательным, означающим народного поэта.
Не прерывай, о грудь моя, свой слезный звездопад:
Удары сердца пусть во мне всю душу раздробят!
Ты скажешь нам: «Тюрчанку ту я знаю хорошо, —
Из Самарканда род ее! Но ты ошибся, брат:
Та девушка вошла в меня из строчки Рудаки:
«Ручей Мульяна к нам несет той девы аромат»
Скажи: кто ведает покой под бурями небес?
О виночерпий, дай вина! Хоть сну я буду рад.
Не заблужденье ли — искать спокойствия в любви?
Ведь от любви лекарства нет, — нам старцы говорят.
Ты слаб? От пьянства отрекись! Но если сильный трезв,
Пускай, воспламенив сердца, испепелит разврат!
Да, я считаю, что пора людей переродить:
Мир надо заново создать — иначе это ад!
Но что же в силах дать Хафиз слезинкою своей?
В потоке слез она плывет росинкой наугад.
Вошла в обычай подлость. В мире нету
Ни честности, ни верности обету.
Талант стоит с протянутой рукою,
Выпрашивая медную монету.
От нищеты и бед ища защиту,
Ученый муж скитается по свету.
Зато невежда нынче процветает:
Его не тронь — вмиг призовет к ответу!
И если кто-то сложит стих, подобный
Звенящему ручью или рассвету, —
Будь сей поэт, как Санаи, искусен —
И черствой корки не дадут поэту.
Мне мудрость шепчет: «Удались от мира,
Замкнись в себе, стерпи обиду эту.
В своих стенаньях уподобься флейте,
В терпении и стойкости — аскету».
А мой совет: «Упал — начни сначала!»
Хафиз, последуй этому совету.
Коварный ход судьбы невидим и неслышим —
Ведь глухи все вокруг, и каждый равно слеп.
Пусть солнце и луна — подножье тех, кто властен,
Их также ждет постель — из глины темный склеп.
Кольчуга ли спасет от стрел разящих рока?
Щитом ли отразишь удары злых судеб?
Себя ты огради стеной из твердой стали —
Но день придет, и смерть прорвет железо скреп.
Открытый жизни вход замкни от вожделений,
Чтоб путь твой не привел тебя в страстей вертеп.
На колесе судьбы — смотри, как много праха!
От алчности беги, цени свой скудный хлеб.
Я отшельник. До игрищ и зрелищ здесь дела нет мне.
До вселенной всей, если твой переулок есть, — дела нет мне.
Эй, душа! Ты меня бы спросила хоть раз, что мне нужно!
До того ж, как до райских дверей мне добресть, — дела нет мне.
Падишах красоты! Вот я — нищий, дервиш, погорелец...
До понятий: достаток, достоинство, честь — дела нет мне.
Просьба дерзкая есть у меня; до всего же другого,
Коль пред богом ее не могу произнесть, — дела нет мне.
Нашей крови ты хочешь. Ты нас предаешь разграбленью.
До пожитков убогих — куда их унесть — дела нет мне.
Разум друга — как чаша Джамшида, что мир отразила.
И дошла ль до тебя или нет эта весть — дела нет мне.
Благодарен я жемчуголову. Пусть море полудня
Эту отмель песками решило заместь — дела нет мне.
Прочь, хулитель! Со мною друзья! До того, что решился,
Сговорившись с врагами, меня ты известь, — дела нет мне.
Я влюбленный дервиш. Коль султанша меня не забыла,
До молитв, до того, как их к небу вознесть, — дела нет мне.
Я Хафиз. Моя доблесть — со мной. До клевет и наветов,
Что сплетают презренная зависть и месть, — дела нет мне.
Ценою грустных мыслей и печали
Ты хлеб насущный обретёшь едва ли.
Усердье, что некстати, достойно лишь проклятий.
Лишь редкий человек находит клад, кто трудится весь век, тот и богат.
Молочник, молоко разбавивший водой, шумней других товар нахваливает свой.
Коль птица вырвалась из клетки, ей рай везде — на каждой ветке.
Как ни была вершина высока, тропинка есть и к ней наверняка.
Излишняя хвала опасней, чем хула.
Быть хочешь умным — прихоти забудь:
Все прихоти — ничтожная забава.
Уж если жить мечтой какой-нибудь,
Мечтай найти покой душевный, право!
У всех мирских забот — пустая суть:
Всё в этом мире суетно, лукаво.
Нам всем дано последним сном уснуть -
О, если б добрая нас ожидала слава!
Джами
Персидский поэт-мистик, суфий и философ. Он — последний крупный представитель классического периода персидско-таджикской поэзии, после которого началось раздельное развитие персидской и таджикской литератур. Джами — автор «Семерицы», состоящей из семи поэм — маснави, пять из которых были ответом на «Пятерицу» Низами и две — авторства самого Джами. Кроме того, он оставил два дивана (сборник сочинений) лирических газелей и большое число прозаических произведений, как художественных, так и философских.
Юсуф и Зулейха. Миниатюра XV века из рукописи произведений Джами / источник фото: wikipedia.org
Невыносимой мукою томим
Тот, кто завидует другим.
Всю жизнь тоской и злобою дыша,
Затянута узлом его душа.
Руми
Руми, известный также под псевдонимом Моуляна, — выдающийся персидский поэт-суфий.
Семья Руми по ряду политических причин была вынуждена бежать в Малую Азию (Рум), где после долгих скитаний обосновалась при дворе турок-сельджуков. Джалаладдин Руми получил хорошее образование и в совершенстве владел персидским и арабским языками. После смерти отца Руми проникся суфийскими настроениями, что вызвало неодобрение у духовенства. В последние годы Руми посвятил себя литературному творчеству и проповеднической деятельности.
Гробница Руми в Конье / источник фото: wikipedia.org
Руми в своих произведениях раскрывает идею величия человека независимо от его общественного положения и статуса. Выражаясь очень метафоричным языком и используя сложные поэтические формы, он пропагандировал идеи суфизма.
Когда бы доверяли не словам,
А истине, что сердцем познается,
Да сердцу, что от истины зажжется,
То не было б предела чудесам.
Вот как непонимание порой
Способно дружбу подменить враждой,
Как может злобу породить в сердцах
Одно и то ж на разных языках.
Шли вместе тюрок, перс, араб и грек.
И вот какой-то добрый человек
Приятелям монету подарил
И тем раздор меж ними заварил
Вот перс тогда другим сказал: «Пойдем
На рынок и ангур* приобретем!»
«Врешь, плут, — в сердцах прервал его араб, —
Я не хочу ангур! Хочу эйнаб!»
А тюрок перебил их: «Что за шум,
Друзья мои? Не лучше ли узум!»
«Что вы за люди! — грек воскликнул им —
Стафиль давайте купим и съедим!»
И так они в решении сошлись,
Но, не поняв друг друга, подрались.
Не знали, называя виноград,
Что об одном и том же говорят.
Невежество в них злобу разожгло,
Ущерб зубам и ребрам нанесло.
О, если б стоязычный с ними был,
Он их одним бы словом помирил.
«На ваши деньги, — он сказал бы им, —
Куплю, что нужно всем вам четвертым.
Монету вашу я учетверю
И снова мир меж вами водворю!
Учетверю, хоть и не разделю,
Желаемое полностью куплю!
Слова несведущих несут войну,
Мои ж — единство, мир и тишину».
Пояснение к цитате:
* - Ангур (тадж.), эйнаб (араб.), узум (тюрк.), стафиль (греч.) — виноград
Амир Хосров Дехлеви
В XI веке ислам распространился на северо-запад Индии, что привело к индо-иранскому культурному взаимодействию. В XIII веке из-за монгольского нашествия в Индию мигрировало множество представителей иранской культуры. Среди них был Амир Хосроу Дехлеви.
Александр посещает мудреца Платона. Миниатюра из «Хамсе» Дехлеви / источник фото: wikipedia.org
Близость к суфийскому дервишскому ордену «Чишти» отразилась на его творчестве; он восхвалял в стихах главу ордена Низамаддина Аулия, называя его духовным наставником.
Основываясь на «Пятерице» Низами, Дехлеви написал 10 поэм, часть из которых являлись ответом на уже существующие произведения. Умело сочетая персидские сюжеты и индийскую реальность, поэту удалось создать совершенно новую атмосферу в, казалось бы, непоколебимой персидской литературной традиции.
Я в этот мир пришел, в тебя уже влюбленным,
Заранее судьбой на муки обреченным.
Ищу с тобою встреч, ищу, как озаренья,
Но гордость не могу забыть ни на мгновенье.
О смилуйся и скинь густое покрывало,
Чтоб сердце пало ниц и бога потеряло!
Отбрось надменность прочь, лицо приоткрывая,
Чтоб гордость вознесла меня в обитель рая.
И если ты меня не удостоишь взглядом,
Покину этот мир, что стал при жизни адом.
Нет, сердца никому не дам пленить отныне,
Чтоб жить в его плену отшельником в пустыне.
И что же услыхал Хосров в ответ на стоны:
«Придет и твой черед, надейся, о влюбленный!»
Насир Хосров
Одним из выдающихся представителей классической литературы на фарси был последователь исмаилизма Насир Хосров. Он вел праздный образ жизни и, по собственным словам, много путешествовал, пил много вина, проводил дни в увеселениях.
Имя Насира Хосрова носит улица в центре Тегерана / источник фото: kojaro.com
Однако в середине жизни он решает круто изменить свой образ жизни и отправляется в паломничество по святым местам. К такому повороту судьбы его побудил сон, в котором некто призывал его отправиться на поиски истины, указав в сторону Ка’абы. Сам Хосров позже описывал, что проснулся от сорокалетнего сна.
Да будет жизнь твоя для всех других отрадой.
Дари себя другим, как гроздья винограда.
Но если нет в тебе такой большой души —
То маленькая пусть сияет, как лампада.
Не огорчай людей ни делом, ни словцом,
К любой людской тоске прислушиваться надо!
Болящих — исцеляй! Страдающих — утешь!
Мучения земли порой жесточе ада.
Ты буйство юности, как зверя, укроти,
Отцу и матери всегда служи отрадой.
Не забывай о том, что мать вспоила нас,
Отецже воспитал свое родное чадо.
Поэтому страшись в беспечности своей
В их старые сердца пролить хоть каплю яда.
К тому же — минет час: ты старцем станешь сам,
Не нарушай же, брат, священного уклада.
Итак, живи для всех. Не думай о себе, —
И жребий твой блеснет, как высшая награда.
Для коня красноречия круг беговой —
Это внутренний твой кругозор бытия.
Кто же всадник? — Душа.
Разум сделай уздой,
Мысль — привычным седлом,
и победа— твоя!
Беда тому, кто на себя взвалил
То дело, что исполнить нету сил.
Когда участвуешь ты в скачке спора,
Не горячись, и упадёшь не скоро.
В совете горьком, что нам друг даёт,
Снаружи — горечь, в сердцевине — мёд.
Материалы
Загрузка...