В один из зимних вечеров 1786 года на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик - бывший повар графини Тун. Собственно говоря, это был даже не дом, а ветхая сторожка, стоявшая в глубине сада. Сад был завален гнилыми ветками, сбитыми ветром. При каждом шаге ветки хрустели, и тогда начинал тихо ворчать в своей будке цепной пёс. Он тоже умирал, как и его хозяин, от старости и уже не мог лаять.
Несколько лет назад повар ослеп от жара печей. Управляющий графини поселил его с тех пор в сторожке и выдавал ему время от времени несколько флоринов.
Вместе с поваром жила его дочь Мария, девушка лет восемнадцати. Всё убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, фаянсовая посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин - единственное богатство Марии.
Клавесин был такой старый, что струны его пели долго и тихо в ответ в ответ на все возникавшие вокруг звуки. Повар, смеясь, называл клавесин «сторожем своего дома». Никто не мог войти в дом без того, чтобы клавесин не встретил его дрожащим, старческим гулом.
Когда Мария умыла умирающего и надела на него холодную чистую рубаху, старик сказал:
Я всегда не любил священников и монахов. Я не могу позвать исповедника, между тем мне нужно перед смертью очистить свою совесть.
Что же делать? - испуганно спросила Мария.
Выйди на улицу, - сказал старик, - и попроси первого встречного зайти в наш дом, чтобы исповедать умирающего. Тебе никто не откажет.
Наша улица такая пустынная… - прошептала Мария, накинула платок и вышла.
Она пробежала через сад, с трудом открыла заржавленную калитку и остановилась. Улица была пуста. Ветер нёс по ней листья, а с тёмного неба падали холодные капли дождя.
Мария долго ждала и прислушивалась. Наконец ей показалось, что вдоль ограды идёт и напевает человек. Она сделала несколько шагов ему навстречу, столкнулась с ним и вскрикнула. Человек остановился и спросил:
Кто здесь?
Хорошо, - сказал человек спокойно. - Хотя я не священник, но это всё равно. Пойдёмте.
Они вошли в дом. При свече Мария увидела худого маленького человека. Он сбросил на скамейку мокрый плащ. Он был одет с изяществом и простотой - огонь свечи поблёскивал на его чёрном камзоле, хрустальных пуговицах и кружевном жабо.
Он был ещё очень молод, этот незнакомец. Совсем по-мальчишески он тряхнул головой, поправил напудренный парик, быстро придвинул к кровати табурет, сел и, наклонившись, пристально и весело посмотрел в лицо умирающему.
Говорите! - сказал он. - Может быть, властью, данной мне не от бога, а от искусства, которому я служу, я облегчу ваши последние минуты и сниму тяжесть с вашей души.
Я работал всю жизнь, пока не ослеп, - прошептал старик. - А кто работает, у того нет времени грешить. Когда заболела чахоткой моя жена - её звали Мартой - и лекарь прописал ей разные дорогие лекарства и приказал кормить её сливками и винными ягодами и поить горячим красным вином, я украл из сервиза графини Тун маленькое золотое блюдо, разбил его на куски и продал. И мне тяжело теперь вспоминать об этом и скрывать от дочери: я её научил не трогать ни пылинки с чужого стола.
А кто-нибудь из слуг графини пострадал за это? - спросил незнакомец.
Клянусь, сударь, никто, - ответил старик и заплакал. - Если бы я знал, что золото не поможет моей Марте, разве я мог бы украсть!
Как вас зовут? - спросил незнакомец.
Иоганн Мейер, сударь.
Так вот, Иоганн Мейер, - сказал незнакомец и положил ладонь на слепые глаза старика, - вы невинны перед людьми. То, что вы совершили, не есть грех и не является кражей, а, наоборот, может быть зачтено вам как подвиг любви.
Аминь! - прошептал старик.
Аминь! - повторил незнакомец. - А теперь скажите мне вашу последнюю волю.
Я хочу, чтобы кто-нибудь позаботился о Марии.
Я сделаю это. А еще чего вы хотите?
Тогда умирающий неожиданно улыбнулся и громко сказал:
Я хотел бы ещё раз увидеть Марту такой, какой я встретил её в молодости. Увидеть солнце и этот старый сад, когда он зацветет весной. Но это невозможно, сударь. Не сердитесь на меня за глупые слова. Болезнь, должно быть, совсем сбила меня с толку.
Хорошо, - сказал незнакомец и встал. - Хорошо, - повторил он, подошёл к клавесину и сел перед ним на табурет. - Хорошо! - громко сказал он в третий раз, и внезапно быстрый звон рассыпался по сторожке, как будто на пол бросили сотни хрустальных шариков.
Слушайте,- сказал незнакомец. - Слушайте и смотрите.
Он заиграл. Мария вспоминала потом лицо незнакомца, когда первый клавиш прозвучал под его рукой. Необыкновенная бледность покрыла его лоб, а в потемневших глазах качался язычок свечи.
Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы. Он наполнял своими звуками не только сторожку, но и весь сад. Старый пёс вылез из будки, сидел, склонив голову набок, и, насторожившись, тихонько помахивал хвостом. Начал идти мокрый снег, но пёс только потряхивал ушами.
Я вижу, сударь! - сказал старик и приподнялся на кровати. - Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. Это было зимой, в горах. Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась. Смеялась, - повторил он, прислушиваясь к журчанию струн.
Незнакомец играл, глядя в чёрное окно.
А теперь, - спросил он, - вы видите что-нибудь?
Старик молчал, прислушиваясь.
Неужели вы не видите, - быстро сказал незнакомец, не переставая играть, - что ночь из чёрной сделалась синей, а потом голубой, и тёплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. По-моему, это цветы яблони, хотя отсюда, из комнаты, они похожи на большие тюльпаны. Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел её, и от неё поднимается пар. Это, должно быть, высыхает мох, наполненный растаявшим снегом. А небо делается всё выше, всё синее, всё великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей старой Веной.
Я вижу всё это! - крикнул старик.
Тихо проскрипела педаль, и клавесин запел торжественно, как будто пел не он, а сотни ликующих голосов.
Нет, сударь, - сказала Мария незнакомцу, - эти цветы совсем не похожи на тюльпаны. Это яблони распустились за одну только ночь.
Да, - ответил незнакомец, - это яблони, но у них очень крупные лепестки.
Открой окно, Мария, - попросил старик.
Мария открыла окно. Холодный воздух ворвался в комнату. Незнакомец играл очень тихо и медленно.
Старик упал на подушки, жадно дышал и шарил по одеялу руками. Мария бросилась к нему. Незнакомец перестал играть. Он сидел у клавесина не двигаясь, как будто заколдованный собственной музыкой.
Мария вскрикнула. Незнакомец встал и подошёл к кровати. Старик сказал, задыхаясь:
Я видел всё так ясно, как много лет назад. Но я не хотел бы умереть и не узнать… имя. Имя!
Меня зовут Вольфганг Амадей Моцарт, - ответил незнакомец.
Мария отступила от кровати и низко, почти касаясь коленом пола, склонилась перед великим музыкантом.
Когда она выпрямилась, старик был уже мёртв. Заря разгоралась за окнами, и в её свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега.
Когда при Берге произносили слово "родина", он усмехался. Он не понимал, что это значит. Родина, земля отцов, страна, где он родился, – в конечном счете не все ли равно, где человек появился на свет. Один его товарищ даже родился в океане на грузовом пароходе между Америкой и Европой.
– Где родина этого человека? – спрашивал себя Берг. – Неужели океан эта монотонная равнина воды, черная от ветра и гнетущая сердце постоянной тревогой?
Берг видел океан. Когда он учился живописи в Париже, ему случалось бывать на берегах Ла-Манша. Океан был ему не сродни.
Земля отцов! Берг не чувствовал никакой привязанности ни к своему детству, ни к маленькому еврейскому городку на Днепре, где его дед ослеп за дратвой и сапожным шилом.
Родной город вспоминался всегда как выцветшая и плохо написанная картина, густо засиженная мухами. Он вспоминался как пыль, сладкая вонь помоек, сухие тополя, грязные облака над окраинами, где в казармах муштровали солдат – защитников отечества.
Во время гражданской войны Берг не замечал тех мест, где ему приходилось драться. Он насмешливо пожимал плечами, когда бойцы, с особенным светом в глазах говорили, что вот, мол, скоро отобьем у белых свои родные места и напоим коней водой из родимого Дона.
– Трепотня! – мрачно говорил Берг. – У таких, как мы, нет и не может быть родины.
– Эх, Берг, сухарная душа! – с тяжелым укором отвечали бойцы. – Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты землю не любишь, чудак. А еще художник!
Может быть, поэтому Бергу и не удавались пейзажи. Он предпочитал портрет, жанр и, наконец, плакат. Он старался найти стиль своего времени, но эти попытки были полны неудач и неясностей.
Годы проходили над Советской страной, как широкий ветер, – прекрасные годы труда и преодолений. Годы накапливали опыт, традиции. Жизнь поворачивалась, как призма, новой гранью, и в ней свежо и временами не совсем для Берга понятно преломлялись старые чувства – любовь, ненависть, мужество, страдание и, наконец, чувство родины.
Как-то ранней осенью Берг получил письмо от художника Ярцева. Он звал его приехать в муромские леса, где проводил лето. Берг дружил с Ярцевым и, кроме того, несколько лет не уезжал из Москвы. Он поехал.
На глухой станции за Владимиром Берг пересел на поезд узкоколейной дороги.
Август стоял жаркий и безветренный. В поезде пахло ржаным хлебом. Берг сидел на подножке вагона, жадно дышал, и ему казалось, что он дышит не воздухом, а удивительным солнечным светом.
Кузнечики кричали на полянах, заросших белой засохшей гвоздикой. На полустанках пахло немудрыми полевыми цветами.
Ярцев жил далеко от безлюдной станции, в лесу, на берегу глубокого озера с черной водой. Он снимал избу у лесника.
Вез Берга на озеро сын лесника Ваня Зотов – сутулый и завтенчивый мальчик.
Телега стучала по корням, скрипела в глубоких песках.
Иволги печально свистели в перелесках. Желтый лист изредка падал на дорогу. Розовые облака стояли высоко в небе над вершинами мачтовых сосен.
Берг лежал в телеге, и сердце у него глухо и тяжело билось.
"Должно быть, от воздуха"? – думал Берг.
Озеро Берг увидел внезапно сквозь чащу поредевших лесов.
Оно лежало косо, как бы подымалось к горизонту, а за ним просвечивали сквозь тонкую мглу заросли золотых берез. Мгла над озером висела от недавних лесных пожаров. По черной, как деготь, прозрачной воде плавали палые листья.
На озере Берг прожил около месяца. Он не собирался работать и не взял с собой масляных красок. Он привез только маленькую коробку с французской акварелью Лефранка, сохранившуюся еще от парижских времен. Берг очень дорожил этими красками.
Целые дни он лежал на полянах и с любопытством рассматривал цветы и травы. Особенно его поразил бересклет, – его черные ягоды были спрятаны в венчик из карминных лепестков.
Берг собирал ягоды шиповника и пахучий можжевельник, длинную хвою, листья осин, где по лимонному полю были разбросаны черные и синие пятна, хрупкие лишаи и вянущую гвоздику. Он тщательно рассматривал осенние листья с изнанки, где желтизна была чуть тронута легкой свинцовой изморозью.
В озере бегали оливковые жуки-плавунцы, тусклыми молниями играла рыба, и последние лилии лежали на тихой поверхности воды, как на черном стекле.
В жаркие дни Берг слышал в лесу тихий дрожащий звон.
Звенела жара, сухие травы, жуки и кузнечики. На закатах журавлиные стаи с курлыканьем летели над озером на юг, и Ваня каждый раз говорил Бергу:
– Кажись, кидают нас птицы, летят к теплым морям.
Берг впервые почувствовал глупую обиду, – журавли показались ему предателями. Они бросали без сожаления этот пустынный, лесной и торжественный край, полный безымянных озер, непролазных зарослей, сухой листвы, мерного гула сосен и воздуха, пахнущего смолой и болотными мхами.
– Чудаки! – замечал Берг, и чувство обиды за пустеющие с каждым днем леса уже не казалось ему смешным и ребяческим.
В лесу Берг встретил однажды бабку Татьяну. Она приплелась издалека, из Заборья, по грибы.
Берг побродил с ней по чащам и послушал неторопливые Татьянины рассказы. От нее он узнал, что их край – лесная глухомань – был знаменит с давних-предавних времен своими живописцами. Татьяна называла ему имена знаменитых кустарей, расписывавших деревянные ложки и блюда золотом и киноварью, но Берг никогда не слышал этих имен и краснел.
Разговаривал Берг мало. Изредка он перебрасывался несколькими словами с Ярцевым. Ярцев целые дни читал, сидя на берегу озера. Говорить ему тоже не хотелось.
В сентябре пошли дожди. Они шуршали в траве. Воздух от них потеплел, а прибрежные заросли запахли дико и остро, как мокрая звериная шкура. По ночам дожди неторопливо шумели в лесах по глухим, неведомо куда ведущим дорогам, по тесовой крыше сторожки, и казалось, что им так и на роду написано моросить всю осень над этой лесной страной.
Ярцев собрался уезжать. Берг рассердился. Как можно было уезжать в разгар этой необыкновенной осени. Желание Ярцева уехать Берг ощутил теперь так же, как когда-то отлет журавлей, – это была измена. Чему? На этот вопрос Берг вряд ли мог ответить. Измена лесам, озерам, осени, наконец, теплому небу, моросившему частым дождем.
– Я остаюсь, - сказал Берг резко. – Можете бежать, это ваше дело, а я хочу написать эту осень.
Ярцев уехал. На следующий день Берг проснулся от солнца.
Дождя не было. Легкие тени ветвей дрожали на чистом полу, а за дверью сияла тихая синева.
Слово "сияние" Берг встречал только в книгах поэтов, считал его выспренним и лишенным ясного смысла. Но теперь он понял, как точно это слово передает тот особый свет, какой исходит от сентябрьского неба и солнца.
Паутина летала над озером, каждый желтый лист на траве горел от света, как бронзовый слиток. Ветер нес запахи лесной горечи и вянущих трав. Берг взял краски, бумагу и, не напившись даже чаю, пошел на озеро. Ваня перевез его на дальний берег.
Берг торопился. Леса, наискось освещенные солнцем, казались ему грудами легкой медной руды. Задумчиво свистели в синем воздухе последние птицы, и облака растворялись в небе, подымаясь к зениту.
Берг торопился. Он хотел всю силу красок, все умение своих рук и зоркого глаза, все то, что дрожало где-то на сердце, отдать этой бумаге, чтобы хоть в сотой доле изобразить великолепие этих лесов, умирающих величаво и просто.
Берг работал как одержимый, пел и кричал. Ваня его никогда таким не видел. Он следил за каждым движением Берга, менял ему воду для красок и подавал из коробки фарфоровые чашечки с краской.
Глухой сумрак прошел внезапной волной по листве. Золото меркло. Воздух тускнел. Далекий грозный ропот прокатился от края до края лесов и замер где-то над гарями. Берг не оборачивался.
– Гроза заходит! – крикнул Ваня. – Надо домой!
– Осенняя гроза, – ответил рассеянно Берг и начал работать еще лихорадочнее.
Гром расколол небо, вздрогнула черная вода, но в лесах еще бродили последние отблески солнца. Берг торопился.
Ваня потянул его руку:
– Глянь назад. Глянь, страх какой!
Берг не обернулся. Спиной он чувствовал, что сзади идет дикая тьма, пыль, – уже листья Летели ливнем, и, спасаясь от грозы, низко неслись над мелколесьем испуганные птицы.
Берг торопился. Оставалось всего несколько мазков.
Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса.
Тогда Берг оглянулся. Черный дым падал на озеро. Леса качались. За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Первая тяжелая капля щелкнула по руке.
Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью. В лицо ударила водяная пыль. Метелью закружились и залепили глаза мокрые листья.
Молния расколола соседнюю сосну. Берг оглох. Ливень обрушился с низкого неба, и Берг с Ваней бросились к челну.
Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки. В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью. Краски были потеряны, – великолепные краски Лефранка. Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашел.
Через два месяца в Москве Берг получил письмо, написанное большими корявыми буквами.
"Здравствуйте, товарищ Берг, – писал Ваня. – Отпишите, что делать с вашими красками и как их вам доставить. Как вы уехали, я искал их две недели, все обшарил, пока нашел, только сильно простыл – потому уже были дожди, но теперь хожу, хотя еще очень слабый. Папаня говорит, что было у меня воспаление в легких. Так что вы не сердитесь.
Пришлите мне, если есть какая возможность, книгу про наши леса и всякие деревья и цветных карандашей – очень мне охота рисовать. У нас уже падал снег, да стаял, а в лесу, где под какой елочкой, – смотришь, и сидит заяц. Летом очень будем вас ждать в наши родные места. Остаюсь Ваня Зотов".
Вместе с письмом Вани принесли извещение о выставке, – Берг должен был в ней участвовать. Его попросили сообщить, сколько своих вещей и под каким названием он выставит.
Берг сел к столу и быстро написал:
"Выставляю только один этюд акварелью, сделанный мною этим летом, – мой первый пейзаж".
Была полночь. Мохнатый снег падал снаружи на подоконник и светился магическим огнем – отблеском уличных фонарей. В соседней квартире кто-то играл на рояле сонату Грига.
Мерно и далеко били часы на Спасской башне. Потом они заиграли "Интернационал".
Берг долго сидел, улыбаясь. Конечно, краски Лефранка он подарит Ване.
Берг хотел проследить, какими неуловимыми путями появилось у него ясное и радостное чувство родины. Оно зрело годами, десятилетиями революционных лет, но последний толчок дал лесной край, осень, крики журавлей и Ваня Зотов. Почему? Берг никак не мог найти ответа, хотя и знал, что это было так.
– Эх, Берг, сухарная душа! – вспомнил он слова бойцов. – Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты землю свою не любишь, чудак!
Бойцы были правы. Берг знал, что теперь он связан со своей страной не только разумом, не только своей преданностью революции, но и всем сердцем, как художник, и что любовь к родине сделала его умную, но сухую жизнь теплой, веселой и во сто крат более прекрасной, чем раньше.
1936
Оцепенение штиля овладевает берегами древней Киммерии – Восточного Крыма. Говорят, что в рыжем здешнем кремнеземе еще недавно находили головы мраморных богинь – покровительниц сна и легкого ветра Эола.
Я лежал, слушал ропот волн, думал о каменных богинях и чувствовал себя счастливой частицей этого южного мира.
Невдалеке от меня сидела на пляже незнакомая девочка лет пятнадцати, должно быть школьница, и учила вслух стихи Пушкина. Она была худенькая, как приморский мальчишка-пацан. На ее загорелых коленях белели шрамы. В ладонях она рассеянно перебирала песок.
Я видел, как сыпались между ее тоненьких пальцев обломки ракушек и крабьих лапок, крошечные осколки зеленого стекла и марсельской черепицы. В этих местах море почему-то выбрасывает очень много обломков этой оранжевой и звонкой, как медь, черепицы.
Девочка часто замолкала и смотрела на море, прищурив светлые глаза. Ей, должно быть, хотелось увидеть парус. Но море было пустынно, и девочка, вздохнув, снова начинала читать скороговоркой стихи Пушкина:
Я долго слушал ее бормотание, потом сказал:
– Вы неправильно читаете эти стихи.
Девочка подползла на коленях поближе ко мне и, упираясь ладонями в горячий песок, спросила:
– Почему?
Она требовательно посмотрела на меня большими серыми глазами и повторила:
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся…
Бессонница… Гомер… Вспышка зарницы ворвалась во тьму. Слепая женщина… Гомер был слеп! Жизнь существовала для него лишь во множестве звуков.
Гомер создал гекзаметр.
И вдруг мне стало ясно, что слепой Гомер, сидя у моря, слагал стихи, подчиняя их размеренному шуму прибоя. Самым веским доказательством, что это было действительно так, служила цезура посередине строки. По существу она была ненужна. Гомер ввел ее, точно следуя той остановке, какую волна делает на половине своего наката.
Гомер взял гекзаметр у моря. Он воспел осаду Трои и поход Одиссея торжественным напевом невидимых ему морских пространств.
Нашел ли я разгадку гекзаметра? Не знаю. Я хотел рассказать кому-нибудь о своем открытии, но никого вокруг не было, кто бы мог заинтересоваться этим. Кому какое дело до Гомера!
Мне хотелось убедить кого-нибудь, что рождение гомеровского гекзаметра – только частный случай в ряду еще не осознанных возможностей нашего творческого начала, что живая мысль часто рождается из столкновения вещей, не имеющих на первый взгляд ничего общего между собой. Что общего у кремня с железом, а между тем их столкновение высекает огонь.
Что общего между шумом волн и стихами? А их столкновение вызвало к жизни величавый стихотворный размер.
В конце концов мне представился случай рассказать о Гомере только обиженной на меня девочке Лиле. Я встретил ее в Мертвой бухте с тем мальчиком, что иногда плакал по ночам.
Добраться до Мертвой бухты было трудно. Приходилось перелезать через отвесную скалу над морем. В некоторых местах надо было карабкаться, хватаясь за кусты. Тогда земля оказывалась в нескольких сантиметрах от глаз, и на ней были хорошо видны блестки серного колчедана и красные муравьи – такие маленькие, что с высоты своего роста человек не мог их заметить.
Если Разбойничья бухта была приютом контрабандистов, то Мертвая – бухтой кораблекрушений.
На песке валялись горлышки бутылок, обломки шлюпок с облупленной голубой краской, погнутые немецкие каски, оболочки глубинных бомб и куски ребристых резиновых труб. В них жили крабы.
Лиля нисколько мне не удивилась. Она посмотрела на меня прищуренными глазами и сказала:
– A-а, это вы!
И тут же начала болтать:
– А я оставила дома тот сердолик, который хотела вам подарить. Я же не знала, что вы сюда придете. Мишка, не бей по воде ногами. Ты всю меня забрызгал. Невозможный тип! Вы знаете, только что выскочила из воды большущая рыба. Должно быть, кефаль. Вы будете здесь ловить? Тут никого нет, даже страшно. Один только раз прошел пограничный патруль. Мишка их попросил, и они выстрелили в воду. Такое было эхо – до самого Коктебеля. Вы посмотрите, что я нашла, – морского конька.
Лиля порылась в сброшенном на песок легком платье и достала из кармана сухого морского конька в колючей броне.
– А зачем он? – спросил мальчик.
– Это фигура, – ответила Лиля. – Понимаешь? Ими крабы играют в шахматы. Сидят под скалой и играют. А кто смошенничает, того бьют клешней по голове.
Не переставая болтать, Лиля засунула морского конька обратно в карман своего платья, потом вдруг нахмурилась, скосила глаза, медленно вытащила из кармана руку и осторожно разжала ее. На ладони у Лили лежал сердолик с дымными жилками.
– Оказывается, он здесь, – сказала Лиля и сделала большие глаза. – А я думала, он дома. Как это я его не потеряла. Возьмите, пожалуйста. Это вам. Мне совсем не жалко. Я еще найду их сколько хотите.
Я взял сердолик. Лиля следила за мной.
– Ой! – вдруг вскрикнула она. – Да разве вы не видите, что на нем рисунок волны? Вон он, будто из дыма. Сейчас будет лучше видно.
Она облизала сердолик. Он потемнел, и действительно, на нем появился рисунок морской волны.
– Он соленый, – сказал мальчик. – Я пробовал.
– Слышу умолкнувший звук, – вдруг торжественно сказала Лиля, сделала цезуру и рассмеялась, – божественной эллинской речи…
– Хотите послушать? – спросил я, – рассказ про тайну гекзаметра?
Я рассказал Лиле про слепца Гомера и про то, как он открыл гекзаметр. Лиля лежала на песке, подперев подбородок руками, и слушала. Мальчик лег рядом с ней и тоже оперся подбородком на руки.
Он следил за Лилей и повторял все ее движения. Она подымала брови – и он подымал брови, она встряхивала головой – и он встряхивал головой, она немного поболтала в воздухе пятками – и он тоже немного поболтал пятками.
Лиля шлепнула его по спине:
– Перестань, обезьяна!
– Ну как? спросил я ее. – Интересно?
– Да! Тетя Оля слепая. Может быть, она тоже услышит, как Гомер, что-нибудь такое, чего мы не слышим, потому что мы зрячие. Можно, я расскажу об этом у себя в школе в Ленинграде на уроке о Пушкине? Он тоже писал гекзаметром.
– Ну что ж, расскажите.
– Пусть мне даже поставят двойку, а я непременно расскажу, – сказала Лиля с самозабвенным видом.
Мы возвращались в Коктебель по крутым скалам. Лиля крепко держала за руку мальчика, сердилась, когда он оступался, а в опасных местах молча протягивала мне руку, и я вытаскивал ее и мальчика наверх.
Через неделю я уехал и почти позабыл о Коктебеле, Гомере и Лиле. Но все же судьба снова столкнула меня с Гомером и с ней.
Это было через три года после того, что описано выше.
Наш пароход оставил по левому борту бетонные форты и пожелтевшие, как паленая бумага, дома Галлиполи и вышел из Дарданелл в Эгейское море.
Обычное представление о море исчезло. Мы вышли не в море, а в лиловое пламя. Пароход даже замедлил ход, как бы не решаясь потревожить эту светоносную область земли. Он осторожно приближался к ней, выгибая за кормой длинный пенистый след.
По левому борту еще тянулись сожженные берега Малой Азии, бесплодные холмы баснословной гомеровской Трои. Там, в бухте, как в красноватых чашах из окаменелой глины, качалась и шумела живая водяная лазурь и разбивалась пеной о низкие мысы.
К вечеру на море опустился штиль, и началось медленное шествие по горизонту древних островов: Имроса, Тенедоса, Лесбоса, Милоса.
Острова проходили подобно морским валам. Каждый остров вырисовывался на угасающем небе отлогим подъемом, вершиной и таким же отлогим падением. Это напоминало титанический каменный гекзаметр, что лег на море сплошной строфой – от Эллады до побережья Малой Азии.
Потом острова приблизились. Можно было уже различить серовато-зеленые масличные рощи и поселки в маленьких береговых бухтах. Над всем этим вздымались кручи рудых и сиреневых гор. На их вершинах, подобно дыму из гигантских кадильниц, курились облака, освещенные вечерним солнцем. Они бросали красноватый отблеск на море, горы и лица людей.
Мигнул первый маяк. Дуновение ветра донесло от островов запах лимона и еще какой-то запах, горьковатый и приятный, как будто сушеной ромашки.
Ночью я поднялся на палубу. Пароход шел Сароническим заливом. Два пронзительных огня – зеленый и красный – лежали на низком горизонте ночи. То были створные огни Пирея.
Я взглянул туда, где лежали Афины, и почувствовал холод под сердцем: далеко в небе среди плотного мрака аттической ночи сиял Акрополь, освещенный струящимся светом прожекторов. Его тысячелетние мраморы светились нетленной, необъяснимой красотой.
Пароход медленно втягивался на рейд Пирея.
Осенью после этого путешествия я приезжал на несколько дней в Ленинград и попал на концерт Мравинского в филармонии.
Около меня сидела худенькая девушка, а рядом с ней – слепая женщина в черных очках.
Девушка живо обернулась, прищурила серые глаза и схватила меня за руку.
– Нет! Я получила даже пятерку. И, вы знаете, я рада, что вы здесь.
Она познакомила меня со слепой женщиной – тетей Олей, застенчивой и молчаливой, потом сказала, что в истории с гекзаметром и Гомером было что-то такое, чего она не может передать, так же как стихи, которые никак не можешь вспомнить во сне.
Я удивился этому сравнению.
Мы вышли, и я проводил слепую женщину и Лилю до дома. Жили они на Тучковой набережной. По дороге я рассказал об Эгейском море и островах. Лиля тихо слушала меня, но иногда перебивала и спрашивала слепую: «Ты слышишь, тетя Оля?» – «Слышу, не волнуйся, – отвечала слепая. – Я все это очень ясно представляю».
Около старого темного дома мы попрощались.
– Ну вот, – сказала Лиля, – мы только то и делаем, что прощаемся. Даже смешно. Напишите, когда вы опять будете в Ленинграде, и я покажу вам в Эрмитаже одну картину. Ее никто не замечает. Просто грандиозная картина.
Они вошли в парадное. Я немного постоял на набережной. Зеленоватый свет речных фонарей падал на черные баржи, причаленные к деревянным трубам. Мимо фонарей летели сухие листья.
И я подумал, что, в конце концов, утомительно и печально все время встречать новых людей и тут же терять их неизвестно на сколько времени – может быть, навсегда.
Ялта, 1957
КОНТРОЛЬНО-ИЗМЕРИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
Составила Кремнева Татьяна Ивановна
учитель русского языка и литературы
МБОУ Средне-Лопатинской основной общеобразовательной школы
Русский язык. 8 класс.
Контрольная работа №1
По теме «Повторение».
Диктант.
Полуденное солнце стояло над головой, густо пахло смолой, и где-то высоко над не оттаявшей ещё землёй звенел, заливался, захлёбываясь в собственной своей немудрёной песенке, жаворонок.
Полный ощущения неопределённой опасности, Алексей оглядел лесосеку. Вырубка была свежая, незапущенная, хвоя на неразделанных деревьях не успела ещё повять и пожелтеть… Лесорубы могут вот-вот прийти.
Алексей по-звериному чувствовал, что кто-то внимательно и неотрывно следит за ним.
Треснула ветка. Он оглянулся и увидел, что несколько ветвей жили какой-то особой жизнью не в такт общему движению. И почудилось Алексею, что оттуда доносился взволнованный человеческий шёпот.
«Что это? Зверь, человек?»- подумал Алексей, и ему показалось, что кто-то говорит по-русски. От этого он почувствовал сумасшедшую радость… Совершенно не задумываясь, кто там – друг или враг, Алексей издал торжествующий вопль, всем телом рванулся вперёд и тут же со стоном упал как подрубленный…
(По Б. Полевому.) (134 слова.)
Контрольная работа №2 по теме «Развитие речи».
Изложение.
Как я покупал собаку.
Я попросил своих товарищей присмотреть где-нибудь для меня взрослого, солидного пса, который бы всё понимал и умел вести себя дома и на охоте. Мне позвонили и сказали, что есть такая собака в городе Орехово-Зуеве. Хозяин продавал её не от нужды, а от обиды: поблизости Орехова пропали тетерева и куропатки и охотиться стало не на кого.
Огромный сеттер понравился мне с первого взгляда. Навстречу мне он чуть приподнял свою умную, лобастую голову и по приказу хозяина шагнул вперёд, сурово и с достоинством.
Хозяин коротко назначил цену, я не торговался, отсчитал деньги, взял ременной поводок и сам пристегнул его к собачьему ошейнику.
К машине мы вышли вместе с хозяевами собаки. Томка уселся на заднее сиденье. Когда машина тронулась с места, Томка вздрогнул и оглянулся. Вслед за Томкой я тоже посмотрел назад. Старый его хозяин всё стоял у ворот, жена хозяина вытирала платком глаза.
В квартиру пёс поднялся как будто спокойно. Дома Томка весь день лежал, положив морду на низкий подоконник. Когда стало трудно различать лица прохожих на улице, он встал, подошёл ко мне – я в это время сидел на диване – и неожиданно опустил мне на колени свою тяжёлую голову. По лёгкому, чуть заметному покачиванию собачьего тела, я понял, что Томка дремлет.
Прошло двадцать минут, полчаса. Ноги мои затекли, становилось всё труднее сидеть, и наконец, я не выдержал. Я взял Томку за ошейник и легонько тряхнул. Пёс всхрапнул, доверчиво потянулся ко мне всем телом и только потом открыл глаза. И вдруг…в собачьих тёмных зрачках мелькнул ужас. Томка оскалил зубы и зарычал злобно, непримиримо.
На третий день нашей совместной жизни я понял, что мне не удастся приручить Томку: он слишком сильно любил своего старого хозяина. Три дня пёс лежал в углу, у окна, без сна, не притрагиваясь к пище. Он тосковал и мучился, как человек. Я тоже мучился. Я уже успел полюбить Томку за верность.
К концу третьего дня я дал телеграмму в Орехово-Зуево. Хозяин приехал за своей собакой тотчас же, с ночным поездом.
Томка первым услышал его шаги на лестнице. Он ещё не верил, что это возвращается самый любимый его человек. Когда я открыл дверь и хозяин вошёл в комнату, Томка не бросился к нему. Он только завилял хвостом, лёг на бок и закрыл глаза. Может быть, он опять боялся проснуться. Потом он повернулся и, как маленький щенок, опрокинулся на спину. По - собачьему это значило, наверное: «Видишь, я не могу жить без тебя. Это хорошо, что ты вернулся».
В ту же ночь Томка уехал со своим хозяином – другом.
Томкин хозяин понял, что друзей не продают, а я – что друзей не покупают за деньги: дружбу и уважение надо заработать.
Контрольная работа №3
По теме « Второстепенные члены предложения».
Диктант.
(Сказать те знаки препинания, с правилами, постановки которых учащиеся не знакомы.)
Красив осенний парк. Метёт багряная метель по его дорожкам. Уходит вдаль аллея, вытканная опавшими листьями. Тих белоствольный строй берёз, на их тонких ветках немного листьев осталось, но каждый дрожит, переливается, сверкает.
В стороне от аллеи – серебристые ели. Концы их лап уже поседели, всем своим видом они дают понять, что к зиме готовы.
А кусты боярышника, как коробейники на ярмарке, развесили напоказ весь свой товар – крупные красные ягоды.
Но лучше всех понимают и чувствуют осень молодые клёны и дубы. Они, отливая золотом и бронзой, расстилают под собой мягкие ковры и вместе с ветром украшают своими листьями близкие ели, словно примеряя им новогодний наряд.
Чист и прозрачен воздух. Далеко слышны звуки, отчётливо разносятся голоса.
(112 слов).
Контрольная работа № 4
По теме « Развитие речи».
Изложение.
Сад на пепелище.
Здесь, близ старинного городка Обояни, медовый яблочный аромат не просто витает в воздухе – он царственно господствует над всеми запахами позднего лета. Благоухание яблок плывёт над садами, которым, кажется, нет ни конца ни края, свежим прибоем окатывает улицы и автотрассу, перерезавшую городок пополам. Даже удушливая бензиновая гарь бесконечного потока машин не в силах одолеть это нежное дыхание плодоносящих садов…
Можете вы себе представить яблоневый сад размером в три тысячи гектаров? у меня, например, на это не хватило бы воображения. Такой сад надо увидеть воочию, чтобы испытать светлое, радостное потрясение перед его величием и мощью. Сад – гигант разбежался ровными шеренгами фруктовых посадок и лохматыми гривами лесополос во всю ширь всхолмлённой равнины. Той самой равнины, где пятьдесят лет назад гремела, жгла огнём, сотрясала землю и небо невиданная в истории танковая битва. Давно затянуло рваные раны земли, распаханы воронки от взрывов бомб и снарядов. На местах жестокого сражения встали строгие обелиски – дань памяти тем, кто сложил здесь голову, защищая Отчизну. Но, может быть, нет лучшего памятника погибшим, чем этот необозримый яблоневый сад, отягощённый плодами. В его свежем, чистом благоухании навсегда и бесследно растворился смрад горящего железа и смерти.
Весной над садами, облитыми бело – розовой пеной, в лесополосах и укромных рощицах, любовно сохранённых на неудобьях, гремят ликующие хоры знаменитых курских соловьёв. Есть ли реквием по усопшим солдатам более волнующий и прекрасный, чем гимн торжествующей жизни?
Спасибо человеку, которому первому пришла в голову мысль насадить сады на этой горькой равнине! Спасибо людям, воплотившим этот великолепный замысел в жизнь…
(По В.Ткаченко)
Контрольная работа № 5
По теме « Развитие речи».
Сочинение в жанре репортажа.
Расскажите о своём крае (хуторе) как можно ярче, чтобы у читателя появилось желание их посетить. Например:
Донской край. О красоте и бесконечности этого незабываемого края можно говорить часами. Ведь в этом месте есть много достопримечательностей, которыми восхищаются все без исключения. Каждый год сюда приезжают туристы насладиться красотой донского края воочию.
Людям, приехавшим к нам, сразу бросается в глаза могучая река Дон. Во все времена Дон являлся кормильцем народа. В народных песнях, сказаниях, пословицах Дон восхваляли и боготворили. Так же его называют Дон наш батюшка. Дон всегда славился своей рыбой и своими водами.
Казачьи станицы. Они до сих пор хранят быт, обычаи донских казаков. В Вёшенской станице очень много достопримечательностей. Например, есть там долгожитель дуб-великан, который достигает в своём диаметре трёх метров. Станица Вёшенская – родина нашего земляка, великого писателя Михаила Александровича Шолохова. Места, связанные с жизнью и деятельностью писателя на Дону, теперь входят в Мемориальный комплекс-музей. Каждый год сюда приезжают сотни туристов, чтобы посетить дом-музей писателя, его усадьбу, могилу в саду. Люди свято хранят и чтят память о великом своём земляке.
К краю, в котором родился и живёшь, привыкаешь как к своему дому. Всё в нём знакомо. Но бывают моменты, когда весь свой край видишь словно со стороны. И тогда замечаешь: как он изменился, как вырос, как похорошел!
Контрольная работа № 6
По теме «Развитие речи»
Сочинение по картине А.П.Рябушкина
«Московская девушка 17 века».
На картине А.П.Рябушкина изображена московская девушка 17 века.
На улице зима. Мороз. Ветер стих. Лицо девушки порозовело от мороза. Кругом лежат сугробы снега, лишь одна тропинка, по ней идёт девушка из церкви. Дальше постройки не видны, они слились со снегом. Рядом с тропинкой стоит постройка, крыша постройки покрыта снегом, и лишь серые стены этого здания виднеются из сугробов.
Если посмотреть на эту девушку, то можно сказать, что она из знатного рода. На её голове высокий головной убор из дорогого меха, вместо пальто одета длинная, свободная накидка с прорезями для рук, по верху с воротником, отделанным дорогим мехом. Руки спрятаны в муфту. Муфта тоже из дорогого меха. Под накидкой одета теплая одежда с длинным рукавом и стоячим воротником, обшитым бисером. Рукава отделаны цветной тканью. Длинные волосы девушки заплетены в тугую красивую косу с алой лентой. Алая лента сливается с тоном накидки. Длинная накидка обшита дорогой тканью. На ногах девушки одеты тёплые сапожки на каблучках.
Одежда девушки ярко выделяется на фоне белого снега. На картине девушка изображена быстро идущей, как куда-то спешит. Голова высоко поднята. Это говорит о высокомерии этой девушки.
В первый момент картина кажется мрачной и скучной, но лишь стоит внимательно её рассмотреть, и можно увидеть, как гармонично смотрится девушка и окружающий её пейзаж.
(Разогреева Анна.)
На картине А.П.Рябушкина «Московская девушка 17 века» изображена молодая девушка лет девятнадцати. Картина производит очень хорошее впечатление, художник использует в ней интересную гамму красок. Создаётся впечатление, что мысленно мы переходим в те времена, далёкие и загадочные, и видим не картину, а явь.
На втором плане картины видны деревянные строения, церковь, ограда. Всё это отражает быт того времени. Девушка, изображённая на картине, молодая, незамужняя, судя по её косе. Коса её русого цвета, очень длинная, ниже пояса. Красные ленты, вплетённые в неё, развеваются на ветру. Создаётся впечатление, что на улице мороз и ветер. Наверное, поэтому девушка спешит.
На голове у неё высокая шапка из дорогого и красивого чёрного меха, из этого же меха сделана и её муфта. Московская красавица держит в ней руки, поэтому мы не можем их видеть. Лицо её бледное, щёки зарделись румянцем, брови чёрные. Глаза прищуренные. Губы сжаты. Голова гордо поднята вверх. Можно сделать вывод, что девушка принадлежит к знатному роду.
По её одежде можно судить о том, что в те времена была очень интересная мода. На девушке надет красный длинный плащ без рукавов, отороченный мехом. Видно лишь сапожки на каблучках. Из-под плаща виднеется ворот рубахи, расшитый бисером, что придаёт всему костюму необычность и загадочность. Вместо рукавов у плаща разрез для рук. О рубахе можно судить по рукавам, которые видны из разрезов в плаще. Они также сшиты из дорогого цветного материала.
Основной мыслью картины А.П.Рябушкина «Московская девушка 17 века» является передача духа времени 17 века, быта и нравов русского народа. В картине мы находим свидетельства развития культуры и искусства в России. Московская девушка является олицетворением русского духа: горделивого, самобытного и независимого.
(Сидорова Катя)
Контрольная работа № 7
По теме « Однородные члены предложения».
Диктант.
Николай Николаевич Дроздов – бессменный ведущий передачи «В мире животных», путешественник, издал книгу «Полёт бумеранга», в которой делится впечатлениями об одном из самых дальних и длительных своих путешествий – по Австралии.
Удивительная природа Австралии. Разнообразие ландшафтов здесь велико. Заснеженные альпийские луга, жаркие влажнотропические леса, коралловые подводные сады, выжженные солнцем каменистые пустыни, ярко – красные песчаные гряды, высокоствольные эвкалиптовые леса, засушливые акациевые редколесья, заросли древовидных папоротников – всё это можно найти в районах обширного материка.
Немало дней провёл автор среди дикой природы Австралии. Вёл наблюдения за жизнью птиц и пресмыкающихся, разыскивал на лесных полянах пасущихся кенгуру, выслеживал в кронах эвкалиптов медлительных коала или пугливых сумчатых летяг, наблюдал неуклюжую ехидну, забрасывал в тихую речушку сети «на утконоса». Везде: в городах и на маленьких фермах, на улицах и в дальней дороге – было много встреч и бесед с самыми разными людьми.
О многом: о городах и людях Австралии, её красочной и своеобразной природе, уникальных животных, населяющих материк – вы узнаете, если совершите путешествие по страницам этой книги.
(157 слов)
Контрольная работа № 8
По теме « Развитие речи».
Изложение.
« Что значит быть воспитанным».
Воспитанный человек…Если о вас скажут такое, считайте, что удостоились высокой похвалы.
Так что же такое воспитанность?
Это не только хорошие манеры. Это нечто более глубокое в человеке. Быть воспитанным – значит быть внимательным к другому, деликатным, тактичным, скромным.
Мне представляется, что таким был артист Художественного театра Василий Иванович Качалов. Он непременно запоминал все имена и отчества людей, с которыми встречался. Он уважал людей и всегда интересовался ими. При нём каждая женщина чувствовала себя привлекательной, достойной заботы. Все ощущали себя в его присутствии умными и очень нужными.
Однажды поздно вечером Василий Иванович увидел две странные женские фигуры. Это оказались слепые, которые заблудились. Качалов немедленно предложил им свои услуги, проводил до трамвая, помог сесть в вагон. Корни этого поступка не просто в знании хорошего тона, а в сердечности и доброте к людям. Значит, всё дело в мыслях и побуждениях. А знание норм поведения только помогает проявлению внутренней доброты и человечности.
(По С. Гиацинтовой.) (152 слова.)
Контрольная работа № 9
По теме « Обращение и вводные конструкции».
Диктант.
Поэзия – слово греческое, оно происходит от глагола творю, создаю. Поэзия – это то, что создано, вернее, воссоздано человеком, его мыслью, чувством, воображением.
Древние греки, как известно, называли поэзией искусство человеческой речи вообще, имея в виду прозу и стихи, театральную декламацию и философский спор, судебную речь и поздравление другу.
В настоящее время мы называем поэзией только стихотворное искусство, однако в нашем сознании живо представление о поэзии как о чём-то возвышенном, красивом, необычном. Разумеется, любить читать, писать стихи может лишь тот, кто обладает способностью входить в неосязаемый, невидимый мир (в отличие от кино и театра), неслышимый (в отличие от музыки), лишь воображаемый.
Страдать, удивляться, радоваться, негодовать по поводу того, что лично тебя не касается, что, может быть, было с другими, может быть, не было. Конечно, поэтическое начало в человеке плохо уживается с эгоизмом, пошлостью, корыстолюбием. Оно либо победит и вытеснит зло, либо покинет вас незаметно, но навсегда. Недаром злые люди, как правило, не любят стихов.
(По Е.Дрыжаковой.) (153 слова.)
Контрольная работа № 10
По теме « Обособленное определение».
Диктант.
Пушкин любил определение быстрый и не раз пользовался им, характеризуя отличительную особенность чьей-либо творческой манеры, таланта, ума. Этим же словом пользуется Пушкин и применительно к художнику: «Бери свой быстрый карандаш, рисуй, Орловский, ночь и сечу».
Быстрый карандаш – образ, отвечающий собственной пушкинской манере, лёгкой, стремительной. Многочисленные зарисовки, постоянно сопутствующие процессу творчества, заполняли страницы рукописей поэта.
Рисунки Пушкина возникали в минуты раздумий, неудовлетворённости написанным. Они почти никогда не создавались специально. Это рисунки для себя, и в этом их особенная ценность. Не выдержанные в словах мысли поэта остались запечатлёнными в рисунке.
Чрезвычайно интересны многочисленные автопортреты Пушкина. Они удивительно живы и выразительны. Поэт изображает себя по-разному: с кудрями (каким он был в юности) и лысым (каким он никогда не был), в крестьянской рубашке и в кавказской бурке.
В портретной галерее, созданной Пушкиным, можно увидеть декабристов и императоров, писателей и актёров, друзей и недругов, любимых женщин поэта. Велико мастерство Пушкина-поэта!
(По Е. Муза.) (146 слов.)
Контрольная работа № 11
По теме « Развитие речи».
Сочинение по картине М.М.Кустодиева
« Шаляпин».
На картине художника Б.М.Кустодиева на фоне шумной и весёлой масленицы изображён Ф.И.Шаляпин. Он стоит на пригорке, гордо повернув голову, как бы отстранённый от праздника. Может быть, сожалеет, удивляется: праздник и без него идёт-гудит, а внизу, как и в каждый праздник Масленицы, резвые кони катают на санях гуляющих людей, играют и кружатся разноцветные карусели, поют музыканты, повсюду висят пёстрые шары, шумит ярмарка. Но Шаляпин невозмутим. На его лице читается некая важность, даже грусть. Но при всём этом он сохраняет свой гордый вид: высоко поднятая голова, важно повёрнутая вправо; рука, гордо лежащая на воротнике его меховой шубы, осанка, и даже просто его поза.
О благосостоянии Шаляпина можно сказать, что он был небедным человеком. Об этом можно судить по его убранству. На нём надет чёрный строгий костюм, видный из-под шубы, солидная белая рубашка и чёрная бабочка, подчёркивающая его интеллигентность. На голове Фёдора Шаляпина богатая меховая шапка, которая выдаёт знаменитого певца за барина. Его дорогая шуба с внутренней стороны из такого же меха, что и шапка. Если посмотреть портрет Шаляпина в увеличенном виде, то сразу и не скажешь, что он был певцом. Ведь его шапка и шуба стоят не копейки, а в то время денег не хватало многим. Такую роскошь могли позволить себе лишь знатные люди: бояре, вельможи, купцы высшей гильдии. Но это ещё раз говорит о том, Ф.И.Шаляпин был великим артистом, гастролировавшим по всему миру и, следовательно, имевшим немаленькое состояние. Единственное, что противопоставлено всему его солидному наряду, это простенький разноцветный шарфик, развевающийся на ветру, и ещё – зелёные носки с красной полоской. Мне кажется, что к его костюму можно было подобрать что-то посерьёзнее. На ногах у главного персонажа картины – чёрные, хорошо вычищенные туфли, на низком каблуке.
У его ног стоит небольшая собака с чёрными ободками вокруг глаз. Если присмотреться повнимательнее, то можно заметить, что на голове у собаки как бы просвечивается пола шубы. Создаётся впечатление, что автор картины Б.М Кустодиев заранее не собирался рисовать эту белую собаку, но, нарисовав практически всю картину, понял, что место будет слишком пустым, но стереть небольшую часть шубы полностью не получилось, поэтому и создаётся эффект «просвечивающейся» головы собаки.
В целом картина Б.М. Кустодиева производит очень даже неплохое впечатление. Ярмарка цветастая, хохочущая – обычная кустодиевская «весёлая драма красок», как метко заметил художник Бенуа. На обычном знаменитом кустодиевском снегу ни соринки. Бело-голубовато- розовое, свежее, дымчатое, хрустящее, переливающееся. Что ни миг – у снега иное настроение. Чем не фон для столь чувствующего «свою интонацию» Шаляпина?
Контрольная работа № 12
По теме « Развитие речи».
Сочинение или изложение
В жанре портретного очерка.
Попробуйте написать очерк о человеке, которого вы хорошо знаете. Сначала, конечно, решите, о ком вам хотелось бы рассказать? Какую черту характера своего героя вы считаете нужным подчеркнуть? Припомните факты из его жизни, в которых эта черта характера особенно ярко проявилась. Продумайте композицию очерка, составьте план сочинения. Какие типы речи вам потребуются, чтобы выпукло изобразить этого человека: будет ли в вашем очерке описание внешности героя; повествование о каком-либо случае из его жизни, оценка его поступков и её обоснование? Подберите яркий заголовок. Задумайтесь над тем, какие языковые средства помогут вам сделать текст экспрессивным.
См. газету «Искра»
песенкЕ, жаворонок. Полный ощущения неопределённой опасности, Алексей оглядел лесосеку. Вырубка была свежа, незапущенная, хвоя на неразделанных деревьях не успела ещё повять и пожелтеть...Лесорубы могут вот-вот прийти. Алексей по-звериному чувствовал, что кто-то внимательно и неотрывно следит за ним. Треснула ветка. Он оглянулся и увидел, что несколько ветвей жили какой-то особой жизнью, не в такт общему движению. И почудилось - Алексею, что оттуда доносился взволнованный человеческий шепот. "Что это Зверь, человек?" - подумал Алексей, и ему показалось, что в кустах кто-то говорит по - русски. От этого он почувствовал сумасшедшую радость...Совершенно не задумываясь, кто там - друг или враг, Алексей издал торжествующий вопль, всем телом рванулся вперёд и тут же со стоном упал как подрубленный
1.Определите стиль речи 2.составьте схему предложений в первом абзаце 3.расскажите о правописании не с причастиями на примере предложений из текста 4.найдите в тексте обособленные обстоятельства и объясните постановку знаков препинания 5.выполните морфологический разбор слова по-звериному
1)Это художественный стиль речи, потому-что присутствуют слова в переносном значение. 2) я думаю что, в 1 предложении схема деепричастного оборота (солнце)-это опред.слово, а захлёбываясь в собственной немудрёной песенке(это деепричастный оборот). 3) Не пишется слитно когда является приставкой, когда это одиночное полное причастие, и с причастиями которые без не употребляются, в данном случае не пишется слитно так как является одиночным и полным причастиям, и слово которое без не не употребляется (немудрёной). 4) густо пахло смолой, и где-то высоко, вырубка была свежа,захлёбываясь в собственной немудрёной песенки, совершенно не задумываясь, деепричастные обороты тоже являются обособленными обстоятельствами. Обособленные обстоятельствп и деепричастные обороты мы всегда с двух сторон выделяем запятыми. 5) По-звериному - определительное наречие образа и способа действия (как?), неизменяемое, в предложение является обстоятельством, подчёркивается тире точкой.
Когда при Берге произносили слово "родина", он усмехался. Он не понимал, что это значит. Нет.
Родина, земля отцов, страна, где он родился, - в конечном счёте не всё ли равно, где человек появился на свет.
Один его товарищ даже родился в океане на грузовом пароходе между Америкой и Европой.
Где родина этого человека? - спрашивал себя Берг, задумываясь непонимающей пока головой. -
Неужели океан - эта монотонная равнина воды, чёрная от ветра и гнетущая сердце постоянной тревогой?
Берг видел океан. Когда он учился живописи в Париже, ему случалось бывать на берегах Ла-Манша.
Океан был ему не сродни. К нему не звала душа.
Земля отцов! Берг не чувствовал никакой привязанности ни к своему детству во времени былом,
ни к маленькому еврейскому городку на Днепре, где его дед ослеп за дратвой и сапожным шилом…
Во время гражданской войны Берг не замечал тех мест, где ему приходилось драться.
Он насмешливо пожимал плечами, когда бойцы с особенным светом в глазах говорили,
что вот, мол, скоро отобьём у белых свои родные места и напоим коней водой из родного Дона, где мы до войны жили.
Трепотня! - мрачно говорил Берг. - У таких, как мы, нет и не может быть родины, братцы.
Эх, Берг, сухарная душа! - с тяжелым укором отвечали бойцы. –
Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты свою землю не любишь, чудак.
А ещё художник! Что-то в воображении у тебя не так!
Может быть, поэтому Бергу и не удавались пейзажи.
Он предпочитал портрет, жанр и, наконец, плакат, полный страстей.
Он старался найти стиль своего времени, но эти попытки были полны неудач и неясностей.
Как-то ранней осенью Берг получил письмо от художника Ярцева. Он звал его приехать в муромские леса,
где проводил лето. Тут всюду, - писал он, - чудеса!
Берг дружил с Ярцевым и, кроме того, несколько лет не уезжал из Москвы. Он поехал.
На глухой станции за Владимиром Берг пересел на поезд узкоколейной дороги и с удовольствием дальше ехад!
Август стоял жаркий и безветренный. В поезде пахло ржаным хлебом, и вдруг потом -
ему казалось, что он дышит не воздухом, а удивительным солнечным светом!
Кузнечики кричали на полянах, заросших белой засохшей гвоздикой.
На полустанках пахло немудрыми полевыми цветами и, казалось, земляникой.
Ярцев жил далеко от безлюдной станции, в лесу, на берегу глубокого озера с водой, чёрной слегка.
Он снимал избу у лесника.
Вёз Берга на озеро сын лесника Ваня Зотов - сутулый и застенчивый мальчик.
Дождя не было. Лёгкие тени ветвей дрожали на чистом полу, а за дверью сияла тихая синева.
Слово "сияние" Берг встречал только в книгах поэтов, считал его выспренним и лишённым ясного смысла,
чтобы почувствовать его до конца.
Но теперь он понял, как точно это слово передаёт тот особый свет, какой исходит от сентябрьского неба и Солнца.
Паутина летала над озером, каждый жёлтый лист на траве горел от света, как бронзовый слиток в тени дубрав.
Ветер нёс запахи лесной горечи и вянущих трав.
Берг взял краски, бумагу и, не напившись даже чаю, пошёл на озеро. Ваня перевёз его на дальний берег.
Берг торопился.
Леса, наискось освещённые Солнцем, казались ему грудой лёгкой медной руды, которую от видел как одну цветущую груду.
Задумчиво свистели в синем воздухе последние птицы и облака растворялись в небе, подымаясь к зениту.
Берг торопился. Он хотел всю силу красок, всё умение своих рук и зоркого глаза,
всё то, что дрожало где-то на сердце, отдать этой бумаге - сразу,
чтобы хоть в сотой доле изобразить великолепие этих лесов, умирающих величаво и просто,
что раньше ему не удавалось ни разу…
Берг торопился. Глухой сумрак прошёл внезапной волной по листве. Золото меркло. Воздух тускнел.
Далекий грозный ропот прокатился от края до края лесов и замер где-то над гарями, но в воздухе - будто висел.
Берг не оборачивался.
Осенняя гроза, - ответил рассеянно Берг и начал работать ещё лихорадочнее – как будто подгонялся грозой.
Гром расколол небо, вздрогнула чёрная вода, как в чёрной глубине колодца,
но в лесах ещё бродили последние отблески Солнца.
Ваня потянул его руку:
Ой!
Берг не обернулся. Спиной он чувствовал, что сзади идёт дикая тьма, пыль, застилая горизонта границы -
уже листья летели ливнем и, спасаясь от грозы, низко неслись над мелколесьем испуганные птицы.
Берг торопился. Оставалось всего несколько мазков. Ему хотелось запечатлеть эти чудеса!
Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса.
Тогда Берг оглянулся. Чёрный дым падал на озеро. Леса качались.
За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Примчались!
Первая тяжелая капля щёлкнула по руке. На глади озеро первые капли дождя тоже явились.
Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью.
В лицо ударила водяная пыль. Мокрые листья закружились и залепили глаза, как метелью.
Молния расколола соседнюю сосну. Ливень обрушился с низкого неба и Берг с Ваней бросились к челну.
Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки, в тёплую тишину.
В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью.
Краски были потеряны, - великолепные краски Лефранка.
Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашёл.
Жаль, такая утрата – это как долго заживающая ранка.
Через два месяца в Москве Берг получил письмо, написанное большими корявыми буквами,
которые только Ваня мог так криво поставить:
"Здравствуйте, товарищ Берг, - писал Ваня. –
Отпишите, что делать с вашими красками и как их вам доставить.
Как вы уехали, я искал их две недели, всё обшарил, пока нашёл, только сильно простыл –
потому уже были дожди, но теперь хожу, хотя раньше очень слаб был.
Папаня говорит, что было у меня воспаление в лёгких. Так что вы не сердитесь, я про краски не забыл.
Пришлите мне, если есть какая возможность, книгу про наши леса и всякие деревья - хочется всё знать,
и цветных карандашей - очень мне охота рисовать.
У нас уже падал снег, да стаял, а в лесу, где под какой ёлочкой, - смотришь, и сидит заяц. Он здесь таков.
Летом очень будем вас ждать в наши родные места.
Остаюсь Ваня Зотов".
Вместе с письмом Вани принесли извещение о выставке, - Берг должен был участвовать в ней.
Его попросили сообщить, сколько своих вещей и под каким названием он выставит.
И приписка: сообщить, если возможно, быстрей.
Берг сел к столу и быстро написал, войдя от своей мысли почти в раж:
"Выставляю только один этюд акварелью, сделанный мною этим летом, - мой первый пейзаж"…
Была полночь. Мохнатый снег падал снаружи на подоконник и светился магическим огнём –
отблеском уличных фонарей. Какой волшебный свет от снега!
В соседней квартире кто-то играл на рояле сонату Грига.
Мерно и далеко били часы на Спасской башне. Их когда-то волшебник создал!
Потом они заиграли "Интернационал".
Берг долго сидел, улыбаясь.
Конечно, краски Лефранка он подарит Ване. Ведь его родина – страна чарующей новизны.
Берг хотел проследить, какими неуловимыми путями появилось у него ясное и радостное чувство родины.
Оно зрело годами, десятилетиями революционных лет, где он учился только прекрасному всему,
но последний толчок дал лесной край, осень, крики журавлей и Ваня Зотов. Почему?
Берг никак не мог найти ответа,
хотя и знал, что прекрасней нашей родины - нет страны света!
Эх, Берг, сухарная душа! - вспомнил он слова бойцов. - Какой с тебя боец и создатель новой жизни,
когда ты землю свою не любишь, чудак!
А ещё художник! Что-то у тебя не так!
Бойцы были правы. Теперь Берг знал, что он связан со своей страной не только разумом,
не только своей преданностью революции, но и всем сердцем, как художник, и умом,
и что любовь к родине сделала его умную, но сухую жизнь тёплой, весёлой
и во сто крат более прекрасной, чем в детстве былом,
когда его дед ослеп за дратвой и сапожным шилом.
(По рассказу Г.К. Паустовского 1936 года, период войны в Испании.)
_____
Г.К. Паустовский. Акварельные краски! (Отрывок)
Когда при Берге произносили слово "родина", он усмехался. Он не понимал, что это значит.
Родина, земля отцов, страна, где он родился, - в конечном счете не все ли равно, где человек поя-вился на свет. Один его товарищ даже родился в океане на грузовом пароходе между Америкой и Европой.
- Где родина этого человека? - спрашивал себя Берг. - Неужели океан - эта монотонная равнина воды, черная от ветра и гнетущая сердце постоянной тревогой?
Берг видел океан. Когда он учился живописи в Париже, ему случалось бывать на берегах ЛаМанша. Океан был ему не сродни.
Земля отцов! Берг не чувствовал никакой привязанности ни к своему детству, ни к маленькому еврейскому городку на Днепре, где его дед ослеп за дратвой и сапожным шилом…
Во время гражданской войны Берг не замечал тех мест, где ему приходилось драться. Он насмешливо пожимал плечами, когда бойцы, с особенным светом в глазах говорили, что вот, мол, скоро отобьем у белых свои родные места и напоим коней водой из родимого Дона.
- Трепотня! - мрачно говорил Берг. - У таких, как мы, нет и не может быть родины.
- Эх, Берг, сухарная душа! - с тяжелым укором отвечали бойцы. - Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты землю не любишь, чудак. А еще художник!
Может быть, поэтому Бергу и не удавались пейзажи. Он предпочитал портрет, жанр и, наконец, плакат. Он старался найти стиль своего времени, но эти попытки были полны неудач и неясностей…
Как-то ранней осенью Берг получил письмо от художника Ярцева. Он звал его приехать в муромские леса, где проводил лето. Берг дружил с Ярцевым и, кроме того, несколько лет не уезжал из Москвы. Он поехал.
На глухой станции за Владимиром Берг пересел на поезд узкоколейной дороги.
Август стоял жаркий и безветренный. В поезде пахло ржаным хлебом. Берг сидел на подножке вагона, жадно дышал, и ему казалось, что он дышит не воздухом, а удивительным солнечным светом.
Кузнечики кричали на полянах, заросших белой засохшей гвоздикой. На полустанках пахло немудрыми полевыми цветами.
Ярцев жил далеко от безлюдной станции, в лесу, на берегу глубокого озера с черной водой. Он снимал избу у лесника.
Вёз Берга на озеро сын лесника Ваня Зотов - сутулый и застенчивый мальчик. Дождя не было. Легкие тени ветвей дрожали на чистом полу, а за дверью сияла тихая синева. Слово "сияние" Берг встречал только в книгах поэтов, считал его выспренним и лишенным ясного смысла. Но теперь он понял, как точно это слово передает тот особый свет, какой исходит от сентябрьского неба и Солнца. Паутина летала над озером, каждый жёлтый лист на траве горел от света, как бронзовый слиток. Ветер нес запахи лесной горечи и вянущих трав.
Берг взял краски, бумагу и, не напившись даже чаю, пошёл на озеро. Ваня перевёз его на дальний берег. Берг торопился. Леса, наискось освещённые Солнцем, казались ему грудами легкой медной руды. Задумчиво свистели в синем воздухе последние птицы, и облака растворялись в небе, подымаясь к зениту. Берг торопился. Он хотел всю силу красок, всё умение своих рук и зоркого глаза, всё то, что дрожало где-то на сердце, отдать этой бумаге, чтобы хоть в сотой доле изобразить великолепие этих лесов, умирающих величаво и просто…
Глухой сумрак прошёл внезапной волной по листве. Золото меркло. Воздух тускнел. Далекий грозный ропот прокатился от края до края лесов и замер где-то над гарями. Берг не оборачивался.
Гроза заходит! - крикнул Ваня. - Надо домой!
Осенняя гроза, - ответил рассеянно Берг и начал работать ещё лихорадочнее.
Гром расколол небо, вздрогнула чёрная вода, но в лесах еще бродили последние отблески солнца.
Ваня потянул его руку:
Глянь назад. Глянь, страх какой!
Берг не обернулся. Спиной он чувствовал, что сзади идёт дикая тьма, пыль, - уже листья летели ливнем и, спасаясь от грозы, низко неслись над мелколесьем испуганные птицы.
Берг торопился. Оставалось всего несколько мазков. Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса. Тогда Берг оглянулся. Чёрный дым падал на озеро. Леса качались. За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Первая тяжелая капля щелкнула по руке.
Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью. В лицо ударила водяная пыль. Метелью закружились и залепили глаза мокрые листья. Молния расколола соседнюю сосну. Ливень обрушился с низкого неба, и Берг с Ваней бросились к челну. Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки. В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью. Краски были потеряны, - великолепные краски Лефранка. Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашёл.
Через два месяца в Москве Берг получил письмо, написанное большими корявыми буквами. "Здравствуйте, товарищ Берг, - писал Ваня. - Отпишите, что делать с вашими красками и как их вам доставить. Как вы уехали, я искал их две недели, все обшарил, пока нашёл, только сильно простыл – потому уже были дожди, но теперь хожу, хотя еще очень слабый. Папаня говорит, что было у меня воспаление в лёгких. Так что вы не сердитесь. Пришлите мне, если есть какая возможность, книгу про наши леса и всякие деревья и цветных карандашей - очень мне охота рисовать. У нас уже падал снег, да стаял, а в лесу, где под какой ёлочкой, - смотришь, и сидит заяц. Летом очень будем вас ждать в наши родные места.
Остаюсь Ваня Зотов".
Вместе с письмом Вани принесли извещение о выставке, - Берг должен был в ней участвовать. Его попросили сообщить, сколько своих вещей и под каким названием он выставит.
Берг сел к столу и быстро написал: "Выставляю только один этюд акварелью, сделанный мною этим летом, - мой первый пейзаж".
Была полночь. Мохнатый снег падал снаружи на подоконник и светился магическим огнем – отблеском уличных фонарей. В соседней квартире кто-то играл на рояле сонату Грига. Мерно и далеко били часы на Спасской башне. Потом они заиграли "Интернационал". Берг долго сидел, улыбаясь. Конечно, краски Лефранка он подарит Ване. Берг хотел проследить, какими неуловимыми путями появилось у него ясное и радостное чувство родины. Оно зрело годами, десятилетиями революционных лет, но последний толчок дал лесной край, осень, крики журавлей и Ваня Зотов. Почему? Берг никак не мог найти ответа, хотя и знал, что это было так.
Эх, Берг, сухарная душа! - вспомнил он слова бойцов. - Какой с тебя боец и создатель новой жизни, когда ты землю свою не любишь, чудак!
Бойцы были правы. Берг знал, что теперь он связан со своей страной не только разумом, не только своей преданностью революции, но и всем сердцем, как художник, и что любовь к родине сделала его умную, но сухую жизнь тёплой, весёлой и во сто крат более прекрасной, чем раньше.
1936 год.
Загрузка...